Андрей Перепелятников 

                  О дороге своей не жалею
И другая судьба не по мне

Детство.
    Я Перепелятников Андрей Николаевич родился 13 декабря 1939 года. Имя мне дал мой дедушка Перепелятников Дмитрий Иванович.  По святкам подошло Андрей…
    Жили мы в большом дедушкином доме,  который стоит на высоком фундаменте. До конца пятидесятых крыт он был камышом и соломой. В доме было  4 комнаты и большие сени с лестницей на чердак.  С улицы дом был отгорожен забором из самана, ветхими, редкими воротами из узких досок. Во дворе  глубокий колодец, вода которого очень холодна, но солоновата. Во дворе была летняя кухня из самана, курятник да туалет.

   Первое, что я помню, это проводы на фронт папы. Помню по ул. Ленина ехали подводы и всадники на лошадях. На улице было много народа. Папа подъехал (Лица или фигуры память не сохранила) на лошади. Как говорит мама, дедушка держал под уздцы коня, а папа, сидя в седле, подержал меня на руках, попрощался с родными и поехал нагонять своих. Больше никто из нас его и не видел. Этот эпизод помнится не ярко, но в душу запал.    Второе,  что помню, когда входили в город немцы. Как сейчас вижу, полон наш двор машин типа  вилисов. Лучше помню немцев. В нашем доме жили офицеры немецкого госпиталя, который располагался в школе через дорогу. Это сегодня школа N2, которую я оканчивал в 1958 году. Запомнился длинный худощавый немец хирург. Когда врачи шли домой из госпиталя, я всегда бежал ему навстречу. Он подхватывал меня на руки, часто угощал конфетами или небольшими шоколадками. Помню, в новогоднюю ночь 1943-1944г. мама, дедушка, бабушка и я  сели в правой по коридору комнате ужинать.   В передней комнате в углу, где иконы, немцы поставили ёлку и накрыли стол. Бабушка мне говорит: «Иди Андрюша туда к ним, иди…» Я и пошел. Высокий худощавый немец взял меня за руку, провёл в спальню, из-под кровати выдвинул чемодан, из него достал большой кулёк, дал мне его и повёл обратно. Когда вошли в коридор, он, подталкивая меня, стал показывать куда идти, а я ему сказал: «Чо я не знаю куда идти, што ли?” А он так и затолкал меня в комнату. Тут же за столом мы открыли пакет. Помню, из него извлекли прямоугольные сухие лепешки. Сейчас я понимаю, что это были галеты.
   На другой день рано утром немцы стали покидать город. В зале было светло от пожарища горевшей школы. Мы с мамой вышли на крыльцо и смотрели на суету у школы, я видел как по горе, что за песчаной косой, шли танки. Мы переместились в погреб. Помню, мы с Лидой (двоюродной сестрой) сидели на лавке справа, вход  в погреб был заделан большими подушками. Где-то рядом сильно грохнуло. Город бомбили наши самолёты.
    Первые годы после войны мы сильно голодали. Помню, как плакали мы с сестрёнкой Верочкой, просили есть, а дать нам было нечего. После ухода немцев в нашем доме  осталось много всякого “добра”. Жили они в двух лучших комнатах. Комнаты обставили мебелью, которую свозили из разных контор и учреждений города. В зале повесили желтые шторы. Была посуда, мебель, кровати с постельными принадлежностями. Что смогли мама со стариками и Марией Семёновной, (папиной сводной сестрой) припрятали, так как вернувшиеся из эвакуации в Астрахань совчиновники всё собирали обратно. Рассказывали, что когда стали уходить немцы из города и подожгли школу, из горящего здания народ тащил, кто что мог. Тащили кровати, стулья, зеркала, посуду и прочая и прочая. Однажды, жившая не далеко от нас женщина, где-то раздобыла муку, напекла пирогов и пригласила свою сестру отобедать. Когда та пришла, хозяйка вынула из русской печи пироги и поставила на стол. Но сестра встала и поспешно покинула дом. Пироги были испечены в притащенном из госпиталя судне…
    Брошенное немцами и припрятанное барахло, свои вещи, (жили мои родители и дедушка с бабушкой не бедно), продавали, меняли, добывая зерно и муку. Мама даже ездила на Кубань в станицу Лаба менять вещи на зерно и кукурузу. Году в 46 мне пошили пальто из желтой шторины. Это был шик моды.
      В частном секторе города долго не было ни заборов, ни ворот, ни калиток –всё было сожжено в годы войны.. В качестве топлива жители использовали кизяк, полынь и собирали по балкам согнанный со степей ветром бурьян - перекати-поле. Полынь на наших солончаках росла высокая. Её рубили лопатами, складывали на ручные тележки и везли в город. Я был маленький, но тоже несколько раз ездил в степь за полынью с двоюродным братом Серёжей. Моя мама работала возле гурта крупного рогатого скота, потому кизяка у нас было в достатке. А двоюродному брату Серёже, другу Пугачёву Вове, Толе Шевченко, Вите Курушкину их сёстрам и другим ребятам на добыче полыни доставалось.
  Мама работала в колхозе. У нас в Элисте колхозные бригады, огороды, дойники находились далеко от города.  Работавшие там  и жили, изредка наведываясь в город. В городе до школы, и будучи школьником младших классов, я жил с бабушкой и дедушкой. Они были очень набожными людьми. По утрам и вечерам перед сном, всегда молились. В зале в переднем углу красиво был оборудован иконостас с лампадкой перед ним. Её зажигали по праздникам. Безмерно любившая и баловавшая меня бабушка Ульяна Титовна, приучала и меня молиться. Я как мог, увиливал от молитв. Её доверием и любовью искусно злоупотреблял. Если нужны были деньги на курево, а курил я, как и вся ребятня, то просился сходить с ребятами в церковь. Она хвалила меня, гладила по голове, восхищалась моим послушанием,  и давала рубль на свечку. Естественно, мы с Вовой Пугачёвым и Анатолием Шевченко дальше магазина не шли.   Если прогуливал допоздна на улице, чтобы не ругалась всегда ожидавшая  бабушка, я, войдя в комнату, бухался на колени и начинал читать Отченаш, крестясь и отбивая поклоны. Бабушка про моё хулиганство тут же и забывала. Ругать, а тем более насечь по заднице, никому не позволялось, ни маме, ни Марии Семёновне, ни тем более, все мои проказы замечавшему, дедушке. Только, когда я уезжал на лето к маме, там мои вольности кончались. Так мы однажды с Анатолием Куценко из степи под вечер сбежали в город. Тольке захотелось домой, а я соскучился по бабушке. Нашим мамам пришлось побегать по степи, разыскивая нас. Ночью мама пришла в город, она бы конечно мне одно место набила, как следует, но разве это могла позволить бабушка?  
   В зиму с 1946 на 1947 был страшный голод, и мама меня  взяла с собой на Чёрные земли. (Так называются степи калмыцкой части Прикаспия). Земли там – сплошные солончаки. Снег если и выпадает, то по низинам, а пригорки чернеют бесснежьем.  Скот зимой свободно пасётся.
   В 1947 году я  пошел в первый класс. Голод продолжался, и я оставался у мамы на МТФ. Не было хлеба, но перепадало помаленьку мяса, вдоволь было молока. Накануне первого учебного дня мама ухала по делам в город. Тётя Шура Пастернакова готовила своего сына Анатолия в школу. Заодно искупала и меня в деревянном корыте, подправила волосы, а утром мы пошли в школу, что в санатории 15 лет ВЛКСМ. (Пос. Лола)
   Учил нас демобилизованный по ранению офицер. Был он средних лет, худощав и болезненного вида. До сих пор помню его уроки пения. Без  музыкального сопровождения пели в строю «Эшелон за эшелоном», «Артиллеристы, Сталин дал приказ!», и другие подобные.
   Ферма наша от посёлка находилась в 4-х километрах. Поднимали нас мамы рано поутру, кормили и шли мы в школу. С фермы нас ходило в школу 9 человек. Я и Толя Пастернаков были самыми маленькими. Все остальные были старше нас, но ходили все в первый класс. Самым старшим был очень бестолковый, но сильный Вовка Ескин. Ходили Лёша и Ваня Диканские, (Лёша 1937 года рождения) Нина Семенкова. Мы с Ниной всегда уставали и плелись по размокшей дороге, отставши от всех. По пути часто находили себе занятия и в школу опаздывали. Старшие находили причину. Они строго - настрого всем наказывали не говорить правду об опоздании. Выслушавши объяснения, учитель всех усаживал, оставлял перед классом меня и спрашивал, почему мы опоздали. Он смотрел мне прямо в глаза и я, робея, не мог соврать. Чётко и ясно докладывал, что делали в пути. Мы часто проверяли убранные огороды и собирали там какие-то оставшиеся ягоды и фрукты,  гоняли обнаглевшую лису, устраивая на неё облаву с засадой и так далее. Старшие меня за доклад не били, но ворчали и обзывали предателем. Иногда идеи, каких либо проказ в пути исходили и от меня же. Учился я в первом классе отлично.
   А уже во второй класс я пошел в городе Элиста. Поскольку немцы нашу школу сожгли, учились мы в здании в конце улицы Ленина на горе по стороне, где был наш дом. Когда-то это была конюшня зажиточного крестьянина, высланного в Сибирь в ходе раскулачивания. От переулка колхозного и до околицы жили очень зажиточные крестьяне. Все они, кроме моего хитрющего деда, были раскулачены и высланы.
   В этой школе также было много переростков. Практически, мы не учились. В классе были и ребята лет по 13-14. Учителями были молоденькие девушки, некоторые только и окончили что десятилетку, и не имели ни какого педагогического образования. Многие уроки просто срывались. Шум и гам на уроках, откровенные издевательства над учительницами, меня всегда злили. Это была начальная школа. Когда я пришел в пятый класс в семилетнюю школу, что у церкви, я имел очень слабые знания и учился очень плохо.
   К тому времени я уже не слыл хорошим мальчиком. Я и мои друзья соседи Вова Пугачёв, Анатолий Шевченко, Витя Курушкин курили. Курево доставали, кто как мог. Собирали окурки, утаивали сдачу после похода в магазин, таскали копейки у родителей. Однажды я попался, когда летом возле гурта у мамы мы с Лёшей и Ваней Диканскими   стащили у гуртоправа Сидора Леонтьевича несколько сигарет. Я слазил под кровать, где мы их прятали, и хотел прошмыгнуть из комнаты, но бдительная мама поймала меня, обыскала, нашла папиросы и задала мне трёпку.
В шестом классе я остался на второй год. Сначала оставили меня на дополнительную учёбу летом. Учила нас математике Нина Андреевна Цикалова. Задала как-то нам она по геометрии теорему о внешнем угле треугольника. Ни как я её не мог понять. Учительница оставила меня для занятий после уроков. Объяснила мне теорему один и второй раз, но я ничего понять не мог. И тогда она подошла ко мне и, со словами: «Ах ты, гад такой!» - влепила мне такую затрещину, что я отлетел от доски в угол комнаты. Она из класса вылетела. Ушел домой и я. Переходя шоссейку у дома, я вдруг остановился и стоял какое-то время как вкопанный. Меня осенило. Я прозрел! С того дня все теоремы по геометрии, все примеры и задачки по алгебре и физике я решал и доказывал как семечки. Все оставшиеся на лето на контрольных сдирали задания у меня. Я всё решал только на пять. И какова же была моя обида, когда всех ребят и девчонок в седьмой класс перевели, а меня оставили на второй год. На собрании по  окончании занятий, после оглашения приказа директора школы я сказал, что в школу  больше не приду. Сказал о своём решении маме, она поохала, но согласилась с моим решением. Побегал я остаток лета, размышляя куда податься, что делать. А когда первого сентября все пошли в школу, а я оставался дома, у меня так защемило, так мне захотелось идти учиться, что я отбросил в сторону свою обиду и пошел ещё раз в шестой класс. А за ту затрещину я безмерно, до сих пор благодарен той моей дорогой учительнице.
Юность
   В лето 1956-го в Калмыкии случился небывалый урожай кукурузы. Комбайнов по её уборке тогда ещё не было. И на  уборку  в колхозы поехали школьники старших классов. Стебли кукурузы вымахали выше человеческого роста. Каждый имел по 2-3, а то и по четыре увесистых початка. Нам выдали мешки с верёвками, в качестве плечевого ремня,  срывая початки, мы очищали их от “рубашки”  и клали в мешок. Рядом шел автомобиль. Как только мешок становился тяжелым, высыпали кукурузу в кузов. Сначала я, как и все, рвал початки. Потом среди сверстников выделился силёнкой и вскоре стал грузчиком. Ребята  и девочки рвали початки, подносили к следовавшему рядом автомобилю, я брал мешок и швырял его в кузов. Там находилось два парня, которые мешки высыпали и бросали обратно. Потом меня с одним парнем посадили  в кузов автомобиля принимать мешки от сборщиков. Мы их  поднимали сами, перевешиваясь через борт. Кормили нас в колхозе очень хорошо, а мы в свою очередь хорошо  работали. Две городских школы, а от каждой выезжало по два класса (человек по 40) собрали более двухсот тонн кукурузы.
   Жили мы в селе Троицком (что на границе с Волгоградской областью) в здании школы. Ребята в одном классе, девочки - в соседнем. Каждый вечер в клубе кино и танцы бесплатно. Наши девочки увлеклись танцевать с парнями из первой городской школы. Нас это задевало и мы всячески им за это “солили”. Однажды мне пришла в голову мысль прикрыть девочек в классе. Парты из классов были вынесены в коридор, стояли до потолка одна на одной вдоль стены напротив дверей. В коридоре оставался узенький проход. И вот после ужина, когда все переодевались и готовились идти в клуб, мы с одним парнем (с кем не помню), по моей инициативе сбросили  сверху парту в проход между дверью. Дверь оказалась плотно заблокированной. Девочки в тот вечер никуда не пошли. В туалет, а он был во дворе, они ходили через окно. Парта в проходе так удачно застряла, что её удалось вытащить только на следующий вечер. Руководил этой операцией сам директор нашей школы. Пришлось вытаскивать большое количество парт на улицу, пока вытащили ту злосчастную. Виновников не нашли, но подозреваемые были. Девочки окончательно объявили нам бойкот. С нами даже не разговаривали, не то чтобы танцевать. Директор школы и жившая с нами учительница всячески пытались нас помирить. Нас расспрашивали, почему мы в ссоре, уговаривали помириться, но мир не восстанавливался. Нина Варавкина, видимо после директорской беседы, решила ссору прекратить, и подошла ко мне на танцах, приглашая потанцевать. Она была выше меня ростом, грубовато сложена и мне не симпатизировала. Не знаю, откуда у меня взялось, но я выпалил ей: “Девушка отойдите, от вас курицей пахнет...” Это были слова из произведения изучавшегося нами по литературе. Хрестоматии по литературе у меня не было, всё произведение я, троечник по литературе и русскому, даже не прочёл, а тут вспомнил... Все моё “оригинальное” выражение услышали. Ребята смеялись, а девочки кинулись ко мне и чуть не поколотили. Я ретировался. Сам понимал, что обидел хорошую, в общем-то, девочку ни за что, и таким хамским образом. Мне было стыдно, но, но, но...
   В декабре  1956 года нас принимали в комсомол. Нина Варавкина была членом бюро ВЛКСМ школы. Вот тут - то мне и пришлось держать ответ за то моё хамство. Я тогда извинился, и меня простили, но в приёме в комсомол воздержались. Спросили и про парту, я сказал, что не знаю, кто её сбросил, хотя слухи уже просочились. Жившая годом раньше на квартире у моей тёти  наша учительница  математики, была от учительской организации ВЛКСМ школы наставником ученического бюро. К тому времени она квартировала уже не у тёни, а рядом, у соседей. Она восхищалась моими успехами по математике, знала о моей работе в колхозе. Присутствуя на том памятном для меня бюро, настаивала на принятии меня в комсомол. В январе месяце 1957 года, отомстившие мне члены бюро, в комсомол меня всё - таки приняли.
   С шестого класса по математике и математическим дисциплинам учился я только на «пять», отлично шла история и география, преподавали покойные ныне Иван Степанович Немичев и его жена Раиса Петровна. Плохо дело было с русским языком и литературой. Преподавала эти дисциплины Валентина Алексеевна (фамилию не помню). Несчастная, она, очевидно, была больна. После того, как выпустились из школы мы, ей преподавать запретили, она лечилась у психиатров. Уроков литературы как таковых у нас не было. Запомнились только её истерические крики на нас, да её, разнесчастной, серые пустые глаза, часто наполненные слезами.
   В марте 1957 года комсорг школы Вова Зиенко попался милиции в клубе в нетрезвом состоянии. Из комсоргов его попросили. Кандидатом номер один вместо него был Лёша Немичев, мой дорогой и несравненный друг, но директором школы был его родной брат Иван Степанович. Скромными были эти люди, да и времена были постсталинские. Комсоргом школы  выбрали меня. К тому времени я стал энергичным, физически крепким и довольно самостоятельным парнем, имел своё мнение и ни перед кем не заискивал.
   После седьмого класса я уже не поехал на лето к маме в колхоз скакать на лошадях, пасти за неё гурт, ловить собаками сайгаков и зайцев в широких и раздольных степях. Муж отцовой сводной сестры Марии Семёновны Николай Комиссаров обучил меня кое - чему в плотницком деле. В сарае у нас стоял верстак, были все инструменты и мы работали с ним, выполняя самые различные заказы  родственников и соседей. Моему дяде Нефёду сделали крышу на дом, себе сделали веранду на крыльцо, рукомойник. Делали на заказ шкафы, табуреты, рамы и прочее. К лету 1955 года Комиссарова Мария Семёновна выпроводила за пьянство. В центральной усадьбе колхоза Ленина плотничал на одной ноге Кодацкий Александр Лукич. Это был  очень хороший специалист старой закалки. Но на одной ноге ему было трудно и практически невозможно отремонтировать, к примеру, кузов автомобиля. Ему нужен был помощник. Колхозный инженер и пригласил меня ему в помощники на лето. «Мы тебе дадим разряд столяра, и заработаешь много денег», - уговаривал он меня. Я согласился. Работали с 5 утра и до 7 вечера. В жару делали большой перерыв на обед с 12- до 16. Инструмент был только ручной. Строгали и пилили только ручным рубанком и лучковой пилой. Даже продольную распиловку досок на бруски выполняли вручную. Всё лето я пилил, строгал, работал топором. Многому у мудрого Александра Лукича я научился, очень многому. Плюс ко всему, окреп физически.
    На следующий год ещё до окончания школы, ко мне приехал сам председатель колхоза Иван Трофимович Гончаров. Он пригласил на лето поработать в бригаде колхозных плотников на пилораме и сделать чабанские домики на колёсах. Колхозные плотники могли только  делать дощатые базы, телеги, крыть крыши коровников, но сделать оконную  раму не могли. Было очередное постановление ЦК КПСС о развитии животноводства и улучшении быта скотоводов. На очень больших телегах решили соорудить будки из брусков и фанеры, с дверью и окошком. Стены утеплить опилками. Это был прогресс в сравнении с юртой из жердей и кошмы (джурун по калмыцки). Отара овец выедала корм у стоянки, чабан запрягал в телегу верблюда и переезжал на новое пастбище, а на зиму кочевал на Чёрные земли.
   После школы я и поехал в бригаду, ныне посёлок Солнечный. Туда же должна была к тому сроку приехать и бригада плотников, закончившая работы на другом объекте. Я поселился в общежитии бригады, столовался пока в счёт трудодней мамы, которая работала  дояркой на МТФ. Прожил я в бригаде день, два, три, а мужики не приезжали. Мне передали, что они, окончивши объект, пьянствуют. Тогда я собрал свои вещички и пошел на шоссе Дивное - Элиста ловить попутку, чтобы уехать домой, и устроиться на работу где-нибудь в городе. Только вышел я на дорогу, как подъехал сам председатель колхоза. Выяснив в чём дело, он немного подумал и предложил мне вернуться и работать. «Я привезу тебе в помощники 2-х, 3- таких же, как ты пацанов, - справишься, сделаешь три домика?» - спросил он. «А чо не справиться?» - ответил я.
   Нам привезли кругляк. Приставили к нам какого-то деда, который ночью сторожил на пилораме, а днём присматривал за нами, показывал, как устанавливать пилы  и как  включать раму. Вчетвером мы накатывали на тележку бревно, я включал питание (Стоял возле пилорамы металлический ящик размером 50х50х70, наверху был рычаг с ручкой и градуированная шкала. Назывался тот агрегат реостатом), и становился  на мостик управления пилорамой. Пацаны толкали по рельсам тележку с бревном вперёд, я поднимал валки рамы, вращая огромное железное колесо, потом зажимал бревно валками, а пацаны переходили на другую сторону рамы принимать полученные доски и бруски. Потом загружали следующее бревно и так работали недели две, пока не напилили себе нужный пиломатериал. Будки, то бишь чабанские передвижные домики, мы сколотили быстро - недели за две. Председатель не поверил мне, когда я доложил ему, что всё готово и потребовал ещё работу. Нам поручили накрыть большой коровник шифером, сделать для него оконные рамы и двери. Эту работу мы делали до конца лета. Я снова очень хорошо заработал. Сколько в тот раз не помню, но как сказали мне в бригаде, в несколько раз больше мамы. О моих трудовых “подвигах” шефствовавший над нашей школой председатель, наверняка поделился с директором. Тот и двинул меня в комсорги.
   Первое, что мы решили на бюро, бросить всем курить. Я к тому времени не курил.  Мы, три закадычных друга - соседа Вова Пугачёв, Толя Шевченко и я, попавшись, очередной раз на курении, сидели однажды у нас во дворе в яме завалившегося погреба и обсуждали наши проблемы. Вовка и процедил с грустью:  «И зачем мы курим, что в нём хорошего? А давайте бросим, а?» Его идею мы с Толей поддержали. К тому времени мы уже однажды едва не сожгли сено и сарай у Пугачевых. А к сараю вплотную примыкали  наши дома. А сколько нам влетало за потраченную сдачу в магазине? В общем, решили. Решили установить и ответственность за нарушение. Предлагали самые разные кары, но всё не сходились во мнении. Наконец, вставая и собираясь уходить, Вовка изрёк: «Ну, в общем, так. Кто закурит, тому во!». И показал свой увесистый кулак.  На нас с Толей это впечатление произвело. За курение мы, два шкета, могли запросто получить по шее. И мы курить бросили. Но могли ли мы поддать Вовке? Потому он, бедолага, до сего дня и курит.
    Кто предложил идею запретить в школе курение, не помню, но все её поддержали. Не подчинился нам только Гена Руденко. Он выделялся среди нас тем, что одевался вызывающе стильно. Слыл, как тогда ругательно говорили, стилягой. Носил цветные носки, очень узкие брюки, изрекал модные словечки, был показушно развязан в обращении со всеми. Нас он считал серостью и толпой отсталых от жизни, ничего не понимающих тупиц. Мы все его осуждали, но многие ему симпатизировали и лезли к нему в друзья. Нейтральным к нему был Лёша Немичев, романтик, патриот и вместилище порядочности и достоинства. Мне он был очень симпатичен, я тянулся к нему. Мы с ним, особенно вне школы, много общались, всем делились и рассуждали о жизни, о людях, о прочитанных книгах и многом, многом другом. Так до сих пор мы с ним и поддерживаем наши дружеские отношения. 
   С курением не трогали только, как я уже заметил выше, Гену Руденко. Остальных пацанов - терроризировали. Перед уроками мы старшеклассники выстраивались у входа в школу. У всех пацанов, особенно тех, от кого пахло куревом (кто до школы уже курнул) проверяли карманы, сумки, разные потаённые места. Курево и спички изымали и тут же уничтожали. К чести Ивана Степановича, он в этом деле нас здорово поддерживал, но информацию о курильщиках не требовал. Подходили иные классные руководилки с вопросом: "Кто из моих курит? - но мы  такой информации никому не давали. Пацанам это тоже нравилось. На большой переменке курильщики часто уходили за территорию школы в овраг. Мы находили их и там. “Накрывали”, всё отбирали, а Митя Богославский, тот всегда давал и подзатыльники. Очень многие ребята тогда бросили курить.
   В 1995 году я ездил в командировку в Волгоград и заехал в Элисту. От автостанции до Ленина 49 - своего родного дома, я ехал на такси. В пути с таксистом разговорились. Подъезжая к дому, я ему указал на нашу школу, сказавши, что тут учился. Мужик остановил машину, внимательно посмотрел на меня  и со словами: “Всё точно! Это ты! Ты ж у нас был главный в школе. Это ты тут руководил и запрещал нам пацанам курить. Как тогда бросил, так больше и не курил”. Посидели в машине, поговорили. Мужчине надо было ехать зарабатывать, а меня ждала радостная встреча с моим родным домом и родственниками.
   В апреле 1957 года в Ставрополе проходила краевая отчётно-выборная комсомольская конференция. Меня, как комсорга школы, избрали делегатом. На конференции много говорили о передовом опыте школьников станицы Григорополисской, которые при школе организовали ученическую школьную бригаду. Первый хулиган станицы Анатолий Любивый возглавил ту бригаду. Ребята летом в каникулы работали на полях колхоза бригадами и звеньями и организовали своё пришкольное хозяйство. Откармливали тёлочек, растили поросят и кроликов. Зарабатывали деньги для себя и школы. Летом 1956 года их посылали на ВСХВ (так тогда называлась ВДНХ. Она строилась, как выставка достижений сельского хозяйства). После выставки ребят принял Н.С. Хрущёв и подарил этой бригаде 10 тёлочек и 10 бычков. Рассказывал об этом на пленуме Крайкома секретарь  Ипатовского РК ВЛКСМ М. Горбачёв. Конференция приняла решение тот опыт одобрить, распространить по всему краю, а М. Горбачёва мы избрали секретарём крайкома ВЛКСМ по сельскому хозяйству.
   По приезду в школу, я рассказал всё на школьном собрании, и мы приняли решение организовать и у себя такую школьную бригаду. Весь май шла кропотливая работа по подготовке к работе летом. Решили в бригаду принимать лучших из лучших и только комсомольцев. Решения о зачислении в бригаду принимали сначала на собраниях классных, потом на общешкольном бюро и утверждали на собрании. Меня избрали бригадиром. Заместителем - Лёшу Немичева, а Валю Гермашеву - счетоводом. Досталось с нашей затеей и директору школы. Надо было решить, где работать и кем, где жить, как питаться и прочая, и прочая. Невпроворот дел было и у меня. Каждый день приносили протоколы классных собраний о зачислениях в бригаду, через день меня вызывали в райком комсомола, вызывал директор школы. Плюс ко всему, школе приказали украсить школьную первомайскую колонну. Я сразу предложил директору школьную полуторку обшить фанерой и раскрасить под революционный броневик. Директор достал нам фанеру, краску и гвозди, а мы после занятий дотемна, трудились над задумкой. Первого мая наш “броневик”, проехал по главной площади города. За «башней броневика», перепоясанные пулемётными лентами, с “гранатами” за поясами и с винтовками, стояли: «рабочий», «солдат» и «матрос». Наша задумка очень понравилась стоявшим на трибуне и зрителям, нам аплодировали и произносили поздравления и здравицы. Фото нашего “броневика” красовалось в газетах. Не помню, солдата, матроса или рабочего красногвардейца изображал я.
    Как только сдали переводные экзамены, а сдавали их тогда ежегодно (отменяли сдачу экзаменов следом за нами) стали собираться в колхоз. Уехало нас 51 человек. Работали на огороде колхоза им. Сталина. Все пацаны, а нас было 11 человек, работали в одном звене и выполняли мы самые тяжелые работы. Как правило, мы становились на полив картофеля (без полива он в Калмыкии не растёт), огурцов или помидоров. А три остальные звена девочек работали на прополке и сборе урожая. За нами было закреплено 5-6 га огурцов и помидоров, 7 га картофеля, большой колхозный сад. Полив осуществлялся путём подачи воды двигателями из пруда по трубам на гору. Там вырывали в земле распределительный узел, и во все стороны вниз по ручейкам вода летела  под гору. По склону горы и располагались поливные плантации. Гряды устраивались поперёк склона длиной 5-6 метров в виде пахотной борозды. Ручей пролегал промеж гряд. Подходит к грядке вода – ты откапываешь её перемычку и закрываешь путь воде вниз по арыку. Вода быстро наполняет грядку, а ты быстро переходишь вниз к следующей грядке, открываешь её, перекрывая арык, затем вскрываешь запруду выше, закрывая политую грядку и т.д. Тут не передохнуть и минуты. Только зевнул на какой-то миг, и вода переполняет грядку, размывает её земляное обрамление и устремляется в низ, смывая все грядки. Кричи наверх, чтобы закрыли твою воду, и восстанавливай грядки. Почвы в Калмыкии глинистые. На лопате пуд налипшей земли, ноги не переставить (хоть и работали только босиком), плюс неимоверная жара. И так прыгаешь с лопатой с утра и до вечера с перерывом на обед. Идти на обед 1-2 километра. Не успели пообедать и надо быстро идти на плантацию, ведь уже запущен двигатель и  пошла вода…
   За лето мы  загорели как негритята, хорошо окрепли физически. Я хоть и был бригадиром, работал наравне со всеми. За руководство бригадой мне доплачивали процентов 10 или 15, точно не помню. Валя Гермашева целый день ходила по полям с саженью, замеряла наши политые, прополотые гектары  и всё заносила в журнал.
   Поднимались мы по команде в 6.00. Выходили на физзарядку. Физзарядкой руководил член бюро  комсомола и Совета бригады Вова Зиенко. Потом умывались, наводили в спальных помещениях порядок, завтракали и строились на развод. Я по данным Вали подводил итоги дня минувшего, называл победителей соревнования. Определял их заместитель Лёша Немичев. У него это получалось хорошо. Он откуда-то знал многие подробности работы каждого члена бригады и если вносил предложения по победителям, то они были всегда очень аргументированными и убедительными.  Звеньевой победителей поднимал на флагштоке флаг. Потом я ставил звеньям и бригадам задачу на день, мы брали инструмент и шли на поля. Праздником для нас были дни, когда шел дождь. Мы не работали, спали, отдыхали. Но после дождя все без исключения шли на прополку.
   После работы и ужина вечера проводили на пруду. Жгли костры, пели песни, рассуждали, мечтая о жизни и будущем. На воскресенье желающие уезжали домой. Для этого мне  давали грузовой автомобиль. Иногда оставались на воскресенье всей бригадой. Однажды решили наловить бреднем рыбы в пруду и поехать на большой дощатой лодке в начало пруда. Там наварить ухи и отдохнуть. Купили, естественно, и вина. Очень хорошо провели время, а когда плыли обратно в большущей переполненной лодке (вёсел было всего два и гребли мы ещё и досками), пацаны раскачали лодку, и она стала тонуть. Мы с Лёшей Немичевым сидели в носу лодки. На наши увещевания не баловаться, подвыпившие ребята не среагировали. Поднялась паника. Многие девочки плавать не умели. Тут мы с Лёшей и проявили свои способности руководителей. Мы скомандовали всем, кто умеет плавать прыгать за борт и плыть к не близкому берегу. Кто плавать не может сидеть на месте. Когда лодка наберёт воды, вылезать за борт и держаться за лодку, она не потонет и на плаву удержит всех. Мы громко и четко командовали кому, что делать и установилась тишина и спокойствие. Посреди пруда из воды торчали остовы большого дощаника, а вокруг него торчали из воды головы ребятни. Держась одной рукой за лодку, второй все гребли к берегу. Лодка медленно плыла. Мы с Лёшей оторвались от лодки и поплыли. Он плавал слабенько, я плыл рядом, успокаивая, что помогу в случае чего. Он на воде держался, постепенно успокоился, и сам добрался до берега. Так он и научился плавать.
   Кормили нас вначале хорошо, но со временем готовили на утро, на обед и на ужин щи без мяса и картошки. Обещали продукты привезти, но шли дни, а продуктов не было. Я не единожды звонил в город председателю колхоза, он обещал разобраться, но всё было по-старому. Дело дошло до того, что не привезли даже хлеб. И тогда сел я на велосипед и поехал в город. Да ни куда-нибудь, а прямиком  в райком ВЛКСМ. Когда я рассказал о своих бедах, меня повели в райком КПСС, это было в том же здании и том же подъезде. Ответственный работник калмык по национальности выслушал меня, взял телефон и давай звонить в колхоз, а меня провели в соседнюю комнату и предложили подготовиться и выступить на митинге по случаю 350-й годовщины присоединения Калмыкии к России. Предложили рассказать о наших делах в колхозе. Дали мне лист бумаги, ручку и я написал своё выступление. Моё выступление прочли, подправили и отдали печатать. Потом отпечатанную бумагу дали мне. Через некоторое время меня пригласили в машину, но у меня ж велосипед, я на нём поеду, - предложил я. Но меня какой - то  парень не отпустил никуда, сказал, что велосипед привезут. Мы сели в «Победу» и поехали на центральный стадион города, что на ул. Ленина у парка Дружбы.
   На стадионе было много народу с плакатами и транспарантами. Мы, приехавшие, прошли на трибуну. К нам присоединились  Ока Иванович Городовиков и Семён Михайлович Будённый. Последний был от Калмыкии  депутатом Верховного Совета СССР. Взошли по ступенькам на трибуну. Там было тесно, и мы все стояли в два ряда. Я стоял во втором ряду, справа от Семёна Михайловича. Когда объявили о моём выступлении, ноги мои приросли к полу, и я не мог тронуться с места. Семён Михайлович положил руку мне на правое плечо, наклонился к моему уху и сказал, подталкивая легонько вперёд к микрофону: «Ну, чего ж ты, казак? Давай, не бойся». Тронутое его усами моё ухо зачесалось. Тут я осмелел, потирая рукой левое ухо, подошел к микрофону и выпалил текст по бумажке. Митинг продолжался, но тут подвели и поставили перед трибуной мой велосипед. Я сказал, что мне надо ехать в бригаду, тихонько спустился с трибуны, вывел велосипед на дорогу и помчался к моим ребятам. Я приехал уже затемно, а в склад уже разгружали хлеб, мясо, картошку и прочие продукты. До самого конца сезона нас уже кормили отлично.

   В конце июня меня, как бригадира, послали в Москву на ВСХВ, как и обещали. Тётя Соня (с восьмого класса я жил у неё), как могла, приодела  меня. Подогнала мне старый дяди Матвея пиджак с брюками, положила несколько рубашек, собрала еды на дорогу и мы поехали. Нашу делегацию, и такие же делегации со Ставрополья, разместили в одной из гостиниц ВСХВ. Однако, после экскурсий по выставке и Москве, я каждый день ездил к тёте Фросе и ночевал все ночи в её семье, а утром приезжал к гостинице. Недели полторы мы провели в Москве.  Обратно билеты нам были куплены на 7 июля, а в 12 часов дня нас должны были принимать в Кремле. С утра мы приехали в Кремль. Посетили какой-то музей, побродили по территории, и стояли у царь колокола, ожидая аудиенции. Ребята из станицы Григорополисской, которые в прошлом году уже побывали на таком приёме, нам показали, куда нас поведут, и через какую дверь будем заходить в Большой Кремлёвский дворец. От музейно - экскурсионной части Кремля правительственное здание отделялось двумя начерченными на брусчатке белыми полосами, с метровыми окружностями через некоторое расстояние. Когда среди недели мы были в Кремле на экскурсии, в этих кружках стояли милиционеры, а в тот день их там не было. Я на это обратил внимание.
   Подошел час приёма, но к нам никто не приходил и не приглашал  во дворец. Мы с нетерпением ждали приглашения. Вот мы вплотную подошли к разделительным полосам. Постоявши минут десять, постепенно переступая и переступая, приблизились к торцу здания, через дверь которого должны были входить. Стояли, галдя,  минут 15-20. Очень уж нетерпеливые девчонки, стали заглядывать в окно справа от небольшого крылечка и входной двери. Открылась заветная дверь, из неё вышла небольшого росточка седовласая старушка лет шестидесяти, аккуратно и строго одетая. Тихим и очень приветливым голосом она спросила нас, в чём дело и что мы здесь делаем. Все разом мы стали объяснять ей, что к чему. Она, вникнув в суть, попросила нас не шуметь и немного подождать, а сама скрылась за дверью. Снова к нам она вышла минут через пять. Спросила, когда и чем мы уезжаем домой. Есть ли у нас билеты на поезд, есть ли автобус, чтобы доехать до вокзала и т.д. Получив ответ, она сказала нам, что, к сожалению, принять нас сегодня в Кремле не могут и чтобы мы ехали домой. Повозмущавшись, мы и отправились к автобусу.
    Подъезжая к Ростову, в семь часов утра 8-го июля радио поезда стало передавать утренние новости. Строгий голос Левитана сообщил, что накануне в Москве была арестована антипартийная группа во главе с Молотовым, Маленковым, Микояном и др. Так что Н.С.Хрущёву в то воскресенье, конечно же, было не до нас.
    По приезду в Элисту я тут же уехал в свою бригаду. Рассказывал ребятам про Москву, про ВСХВ.
   Наведывался к нам в колхоз один раз директор школы. Приезжал и военрук любимый нами Василий Никитич Тимофеев. Он сфотографировал нас с зайцем, которого перед его приходом мы на картошке окружили и поймали. Вообще же всё время в колхозе с нами жила какая-то учительница. Мы её иногда видели, но к нам она не приходила, в наши дела не вмешивалась. От подъёма и до отбоя всем руководили мы сами. А дисциплину поддерживали строгую. Однажды на вечерней поверке не оказалось одной девочки. Она училась в классе помладше нас. Я, Лёша Немичев, Вова Зиенко и Митя Богославский пошли её искать. Нашли на берегу пруда. Сидела она на лавочке с прицепщиком из бригады трактористов. Парень положил ей руку на плечи и прижимал к себе. Когда мы подошли, Митя крикнул: «Это ещё что!?» Он подбежал к сидевшим, схватил руку парня и сбросил с плеча девушки. Она тут же убежала в школу, а  вспылившего парня мы быстро успокоили.
   Шел первый год дерепортации калмыков из мест  ссылки. Парни калмыки, собираясь группами, часто колотили парней русских. Случались и убийства. Нас возмущала безнаказанность проделок парней калмыков. А если попадались в руки милиции русские парни, то им попадало на всю катушку. Постоянно происходили групповые драки. На стадионе во время футбольных матчей русские ребята садились на трибуну с одной стороны стадиона, а калмыки с другой. После матча часто стороны вылетали на стадион и дрались. Мне однажды в такой драке крепко врезали солдатским ремнём по спине. Отпечатка бляхи долго красовалась на моей правой лопатке.
  И вот однажды кто - то из парней постарше взялся дать парням калмыкам хороший бой. По городу шла подготовка. При встрече русских парней один другому передавал, чтобы тот приходил в центральный городской парк, в среду, к семи - будем бить калмыков. Так же готовились и калмыки. Только они собирались рядом с парком за правительственным домом. (Это было одно из 4-5 кирпичных зданий города, уцелевших во время войны). Сообщение передали и нам в бригаду. Я взял грузовик, и все мы одиннадцать человек после работы  поехали в город. Тёте Соне я сказал, что мы приехали на мероприятие в райкоме комсомола. Из дома я взял длинный немецкий штык. У дяди Матвея их было два. Один с коротким лезвием, а второй с длинным. Лезвие было формы финки, на рукояти приспособление для крепления к винтовке. (Дядя  Матвей потом долго искал тот нож, им он колол свиней). По дороге в парк я встретил друга детства Вовку Пугачёва. Он уже тогда был рослым и крепким парнем. У него была большая обида на калмыков, они как-то напали на него человек 8, он от них едва отбился. Одного сильно треснул о скамейку парка. Прибежавшие милиционеры его же и задержали. Выручил отец пенсионер МВД. Если бы не отец, то его бы точно посадили.
   Вход в парк был ярко освещён, и мы беспрепятственно вошли через  главный вход. В парке было много парней нашего возраста и постарше, все бродили толпами. Когда мы воодушевлённые увиденной силищей наших вошли в парк и свернули на боковую аллею, меня как щенка сильная рука схватила и швырнула за ограждавшие дорожку кусты. Там стояло человек пять милиционеров, а среди кустов высилась огромная куча, с метр высотой и в диаметре метра 1.5-2 всяких железок. Там были велосипедные и обычные цепи, железные прутья, короткие и длинные деревянные палки, ножи, наши русские штыки от винтовок и прочая и прочая. Нас с Вовкой тоже обшарили. Отобрали мой штык и кинули на кучу. У Вовки отобрали простую железную с полметра длиной цепь с большим кольцом на конце. Обшаривши нас, мне дали пинка под зад сапогом, а Вовку просто вытолкали. Ударить себя рослому милиционеру он не дался. Мы поняли, что к чему и пошли искать, где бы выбраться из парка. Вовка боялся, что будет ругаться отец. Ничего хорошего не ждало и меня в той ситуации. Мы прошли в дальний угол парка к стороне, которая примыкает к улице Ленина, сунулись в кусты и хотели перемахнуть через металлический забор, но нас прогнали милиционеры. С той стороны парка стояли ещё и солдаты метра через два-три друг от друга. Мы прошли к северному выходу на ул. Ленина и в это время там завязалась какая-то потасовка. Милиционеры из кустов, и солдаты с периметра кинулись туда, а мы с Вовкой, не мешкая,  кинулись в кусты, перемахнули через забор и дали дёру. По улице Ленина  другой стороной мы мирно прошествовали  вдоль парка. Когда проходили мимо улочки, на которой стоял Красный дом, видели, как он окружен конными милиционерами. За Красным домом чернела толпа ребят калмыков. Я рано утром на велосипеде вернулся в бригаду, а мои пацаны, кто как собрались в бригаде только к вечеру. Окруженных в парке и за Красным домом сажали в автобусы, вывозили далеко в степь и там высаживали.  Калмыков увозили в сторону Троицкого, а русских в сторону Аршани. Это в разные стороны от города. По городу всю ночь разъезжали конные милиционеры. Ясно, что о такой готовящейся драке не могли не знать правоохранительные органы. Конную милицию и просто милиционеров привезли из Ставрополя.
    Наступил август, близилось к концу наше трудовое лето. Всё чаще мы работали в саду по сбору яблок, груш, вишен и слив. Сад охраняли три деда. Работая целый день в саду, мы могли, что угодно и сколько угодно есть. Когда уезжали домой, везли с собой по полмешка яблок, и никто  нам этого делать не запрещал. Но ведь надо ж было в тот сад ещё ж и лазить воровать яблоки…
   Делали это так. Как только темнело, мы пацаны, иногда с нами были и некоторые девочки, шли с мешками к пруду. Потом обходили  стороной сад, и располагались метрах в двухстах от сада в сторону бригады и посёлка колхоза им. Ленина.  Малыши шли вправо  метров за сто и заходили в конец сада. Их засекали привязанные там собаки и поднимали лай. Деды с ружьями бежали туда на шум, а  в центе сада появлялась главная бригада «заготовщиков», трясли деревья с лучшими яблоками, быстро собирали и удалялись. Утром я выговаривал дедам за плохую охрану. Нет, в сад я не лазил. Мне было нельзя. Я оставался за садом и  дирижировал операцией. Деды были не дураки. Основному бригадиру колхозников они прямо говорили, что это шалят наши же. Но когда мы спрашивали их с бригадиром, куда побежали пацаны, которых они засекли и гнали, те отвечали, что побежали через бугор в сторону колхоза им. Ленина. Ну, вот и всё, вот и весь сказ. Вечером после работы я снова отдавал распоряжения сторожам, где и что охранять особо.
   Однажды велел дедам как зеницу ока охранять одну яблоню с необыкновенно вкусными  и крупными яблоками. Их должны были отвезти на склад в колхоз и поставить руководству города. Старший из сторожей ответил мне, что стеречь яблоню будет лично и ни одного яблока, никто не украдёт.
   Ночью, когда мы снова полезли в сад по хорошо нами отработанной схеме, тот дед на шум в конец сада не побежал, а спокойно лежал в шалаше рядом с той яблоней. Когда ребята залезли в сад, Митя Богославский трясти ту яблоню не стал, решил на неё залезть и набрать яблок. Тут-то его  дед и застукал. Подошел  с ружьём и говорит ему: «Слазь!»
    Митьку привели в бригаду. Разбудили бригадира, пришли проверять нас остальных, но мы уже были на местах и мирно «спали». Митю закрыли в погреб, на дверь навесили замок, у погреба посадили деда с ружьём. Мы всю ночь до рассвета ходили вокруг того погреба. Когда крепенько заснул дед, мы подошли к двери, но дверь была крепкая, крепким же был и замок. Хотели раскопать крышу и вызволить Митьку, но нас облаяла какая-то собака. Потом пришла повариха за продуктами, чтобы готовить завтрак.  Мы были вынуждены уйти.
   На следующий день шло разбирательство. От Мити мы дружно «отреклись», осудили. Собрали собрание. Колхозных участников собрания было 24 человека, а нас чуть меньше пятидесяти. Перед собранием сговорились, что мы с Валей Гермашевой будем на собрании Митю ругать. Но голосовать на собрании всем нашим  только так, как буду голосовать я. Валя Гермашева  «потребовала» Митьку из бригады отчислить, а осенью в школе разобрать на комсомольском собрании и строго наказать. Исключения требовали и колхозники. Я злодеяние и «позор» причинённый бригаде Митей осудил. Согласился с Валей разобрать Митю на собрании комсомольцев и строго наказать. Может даже исключить из комсомола, но из бригады не отчислять, так как он яблок ни сколько не украл, работал в бригаде очень хорошо, и такие крепкие ребята в бригаде очень нужны. Он всегда, как сильный и трудолюбивый выполнял самую тяжелую работу. Стали голосовать. Большинством голосов Митю из бригады не отчислили. Митя нас, конечно же, не выдал, но все колхозники понимали отлично, что в саду были мы все, в том числе и я. Так прямо в глаза злые тётки мне и говорили, но доказательств у них не было. «Правда» была на нашей стороне. С нами были вынуждены считаться не только потому, что нас было численно больше, но и потому, что продукции на одного работавшего мы вырастили в несколько раз больше, чем те тётки. А ведь у нас большинство было совсем юных, хрупких девочек. Тетки в поле появлялись часам к девяти. После обеда подолгу отдыхали, с поля возвращались едва не раньше нас. У них у всех было подсобное хозяйство, им надо было кормить детей, стирать и выполнять прочие семейные  дела. «А вам тольки и делов-то, что работать в поле», - говорили они нам. Наши трудовые достижения были главным нашим аргументом в любых спорах с колхозниками.
    После двадцатого августа мы из колхоза уехали. Колхоз выделил две автомашины, и членов нашей бригады повезли на экскурсию на Кавказ. Я на экскурсию не поехал, так как уже ездил в Москву. Не позволил себе, предоставил место другому мальчишке, ведь мест в машинах всем не хватило. Заработал я за то лето аж 1500  рублей. За 750 купил себе велосипед и за столько же мотор к нему. Крепкими были тот велосипед и мотор. Год до армии я гонял его на всю катушку. Потом дядя Матвей ездил несколько лет на нём по степи на работу. И добил его Саша Головлёв мой двоюродный брат в Москве. А дядя Матвей, вкусивши технику, купил себе мотоцикл сначала «Ковровец», а потом  К – 750 с коляской.
    Отучились, мы последний год нашим дружным классом, не заметили, как прозвенел последний звонок. Потом сдали выпускные экзамены, и пришел выпускной вечер. Шикарно мы его отгуляли. Чтобы накрыть столы, заняли в колхозе 1000 рублей, а после вечера все поехали в колхоз и неделю там отработали. На столах было не много вина, но мы сделали запас в классе на первом этаже и потихоньку туда уединялись и попивали. Везде неразлучен был с нами и Василий Никитич.
     Встал вопрос, какой дорогой идти по жизни.
Выбор пути
    Сразу после новогодних каникул всех ребят десятиклассников маленького степного городка Элиста с утра вызвали в военкомат. В городе в то время было две средних школы и в каждой по одному выпускному классу. Ребят в  выпускных классах обеих школ было человек десять.
   Нас пригласили в какой-то учебный класс и высокий, плотного телосложения майор поведал нам, что военкомату поступила разнарядка направить  в военные училища страны двенадцать человек. Сразу никто из ребят нашей школы согласия на поступление в военное училище не дал. Нам посоветовали подумать и отпустили. Через некоторое время в военкомат нас вызвали снова. Никто из нас, десятиклассников второй средней школы, согласия не дал и на сей раз. Вызовы продолжались многократно. Бывало, идём  в школу, а у входа нас уже встречает директор  Иван Степанович и тут же отправляет в военкомат. Такая прямолинейная, грубоватая настойчивость военных привела к тому, что  о поступлении в военные училища мы даже перестали думать. Приходя  каждый  раз в военкомат, мы с порога заявляли: «Не решил».  В феврале месяце все мы прошли медицинское обследование.  В марте месяце меня, единственного из нашей школы,  вызвали в военкомат, и направили в г. Ставрополь на медицинскую и мандатную комиссии. На мою попытку отказа ехать, занимавшийся с нам майор сказал, что мне в том году исполняется девятнадцать лет, я призывник, и меня они готовят к военной службе.
    В военном госпитале города Ставрополя я несколько дней проходил обследование. Из края в тот раз  нас собрали человек тридцать. После  медицинского обследования нас четверых парней привели в кабинет какого-то полковника, и тот, изучив наши личные дела, сказал, что мы направляемся на повторную, более тщательную медицинскую проверку. На следующий день нас повели в другое отделение госпиталя. Там мы ещё раз прошли всех узких специалистов, а после этого нас провели в большую комнату, где было много разной медицинской аппаратуры и специальных устройств. Нас поочерёдно усаживали на вращающийся стул и после нескольких минут вращения  просили быстро встать и подойти к столу. Усаживали на велотренажер
, а к груди, к рукам и ногам присоединяли датчики с проводами и заставляли несколько минут крутить педали. Нам надевали на глаза тёмную повязку и заставляли несколько раз присесть, а потом двигаться по комнате в разных направлениях.
   Вечером того же дня капитан опять привёл нас  к полковнику. Сухощавый, среднего роста седовласый полковник теперь вызывал нас в кабинет по одному. Когда я вошел,  он сказал мне, что я   по состоянию здоровья могу поступать в любое военное учебное заведение, и предложил мне на выбор:  Ленинградское морское училище, которое готовило офицеров подводников, несколько авиационных, артиллерийских и прочих  училищ.  Я ответил, что я  не решил, поступать ли мне в военное училище или нет, что ещё не советовался с мамой. Очень вежливо полковник велел мне хорошенько подумать до утра  и принять решение, а завтра в десять он представит меня на мандатную комиссию.
    В кабинете Военного комиссара края было человек двенадцать: офицеры военкомата, убелённые сединой отставники с погонами полковников и генералов с «иконостасами» боевых орденов и медалей на груди, представители крайкома комсомола, врачи.
    Пожилой, высокий генерал взял со стола какую-то бумагу, накинул на мясистый нос в тяжелой оправе очки, неторопливо прочёл её содержание и, обращаясь к членам комиссии, сказал: «Это сын погибшего фронтовика. Его мама работает в колхозе. Учится парень хорошо, в прошлом году был комсоргом школы. Предлагаю дать направление». Присутствовавшие, молча, подняли руки, и генерал попросил вводить следующего.
   Через час я снова оказался в  кабинете седовласого полковника. Он, молча, вручил мне билет на поезд, дал расписаться в ведомости на получение денег на дорогу до Элисты и суточные, а потом сказал: «Езжай домой, думай, советуйся, решай в какое военное училище поступать. Не вздумай отказаться. Не напишешь заявление в училище – призовём на три года и направим служить туда, где и Макар телят не пас».
   Автобусная станция в Элисте располагалась рядом с военкоматом, и я с автобуса сразу же зашел отчитаться за командировку. Опекавший нас майор завёл меня в свой кабинет, и мы с ним долго там беседовали. Когда я сказал ему, что поступать в военное училище придётся, но хотелось бы в такое, где можно  получить хорошую специальность, майор  измерил меня долгим взглядом, потом откинулся на спинку стула, загасил в пепельнице папиросу, немного помолчал и сказал:
  - Ладно. Расскажу я тебе об одном таком училище. Оно какое-то необычное. Вот здесь, - он достал из ящика стола старенькую папку, развязал тесёмочки, открыл её, полистал в ней бумаги и продолжил, - оно Военно- техническое, строительное, но строго секретное. Не пойму почему. Что может быть секретного у строителей? Выпускникам лейтенантам дают  диплом техника – строителя. Кандидатов нужно  согласовывать с органами. Если ты согласен, могу сделать на тебя заявку. Только не говори – «подумаю». Надоели вы мне с вашими думами.
    Не знаю почему, но я тут  же и дал согласие.
Годы учёбы в НВТУ
            Числа 30 июля прибыл я в горвоекомат, получил предписание явиться в Новосибирское Военное –  техническое  училище, проездные документы и суточные. А на следующий день отбыл в Новосибирск. Ехал поездом до станции Лиски Ростовской области, там сделал пересадку на поезд Харьков - Владивосток и 5-го августа добрался до Новосибирска. На  вокзале у военного коменданта получил информацию, куда следовать дальше и через час я был в посёлке Северный, на северной окраине Новосибирска, в в / ч 62849. Нас абитуриентов разместили в казарме военного городка.
     Первые дни мы выполняли различные хозяйственные работы, готовились к вступительным экзаменам. Я  узнал, что рядом в институте Железнодорожного транспорта большой недобор и принимают даже с трояками. Я, было, хотел сделать ход конём, но меня тут же и охладили - тебе осенью исполняется 19 и, если провалишь экзамены у нас, мы тебя призовём на службу. Домой тебя не отправим. Делать было нечего, пришлось поступать.
   За себя я сдавал вяло, без охоты и напряжения. Даже физику и математику сдал на 4. Некоторые ребята, увидев, как я “щёлкал” математику, просили помочь подготовиться, а за одного парня из Ставрополя пришлось идти сдавать математику. В билете была и алгебра и геометрия. Меня одели в его одежду, сделали его причёску, и я сдал экзамен на 5. Меня просили стоять у двери и передавать шпаргалки тем, кто взял билет и не мог решить задачек. Меня зачислили.
   Нас переодели в курсантскую форму, распределили по ротам, взводам и отделениям. Я попал в третью роту, второй взвод и в четвёртое отделение. С 1 октября 1958 года мы приступили к занятиям. С того же дня официально и считается наша служба в армии.
   Как-то командира роты я толком и не помню. Всё время с нами был командир взвода лейтенант Щербаков. Помощником командира взвода был назначен курсант Алексей Градечный. Он призывался из Новосибирска, но в училище пришел с ВМФ, служил на Дальнем Востоке. Гонял он нас на первых порах прилично. На фоне всего училища он выделялся чётким командирским голосом. Под его команды было хорошо ходить в строю. Его мы побаивались, уважали, им гордились и учились командовать. Я всю свою службу вспоминал его с большой благодарностью. Это был и наш курсант и командир такой, каким и должен быть командир: порядочен, справедлив, требователен, заботлив. В любое время подходи с любым вопросом. Он выслушает, вникнет, прямо по-мужски ответит.
   Командиром отделения нам назначили Юрия Жучкова. Он был не большого росточка, как и Градечный, носил усы, но слегка картавил, и над его командами мы часто посмеивались. Он к моменту поступления в училище, года два отслужил в Красноярске – 26 военным строителем. Много рассказывал про работы под землёй, на сооружении оборонных объектов. Со второго курса он стал попивать и похаживать в самоволки. С командиров отделений его сняли. Назначили сначала на наше не управляемое отделение Валентина Лапина. Валька авторитетом у нас не пользовался. Любил он много поесть да поспать. Был ленив и неряшлив, учился с трудом. Мы, практически, с первых дней его командования стали над ним издеваться. В конце - концов, хорошенько его подставили, и командование снова сменило нам командира. На сей раз назначили Алексея Корниенко. Мы привыкли к четким командам, не допускавшим их неисполнения. А Лёша был парень стеснительный, робковат, и возложенные на него обязанности исполнял по принципу – лишь бы исполнить требуемое от него бедного. Одним словом, это был наш парень. Когда его назначали, он отказывался, и нам пришлось его даже уговаривать.
   Из преподавателей мне больше всех запомнился старший лейтенант Дубинкин. Читал он нам части зданий и сооружений. Все мы его любили и уважали. Он отлично играл на семиструнной гитаре. Иногда приходил по вечерам к нам в казарму или в учебную группу и играл.
   Запомнился подполковник Михаил Сорокин, который люто ненавидел майора (позже стал начальником училища) Осокина, преподавателя истории КПСС. Запомнился прекрасной души человек подполковник Зайцев. Преподавал он нам огневую подготовку, тактику и связь. Он не любил когда  офицеры   Биленко и Топчий,  выжимали, солдафонствуя, из курсантов последние соки. Зайцев кратко, точно и очень понятно излагал нам так материал, что учить его предметы на самоподготовке  не было необходимости. В моём дипломе за училище есть одна единственная тройка. Её за «Историю КПСС» поставил мне майор Осокин. Сделал он это за то, что я однажды над ним хорошенько поиздевался. Было это на втором курсе весной. Мы с Петром Харитоновым по пути из жилого городка в учебный корпус зашли в магазин. У меня были деньги и мы решили купить чего-нибудь поесть. Слева от входной двери был отдел, где продавали водку и вино, с угла и напротив входной двери продавали молочные продукты, а справа от двери был хлебный отдел. От двери вправо и вдоль прилавка стояла большая очередь, в  винный отдел было человека два. Стоять большую очередь времени у нас не было. Я подошел к продавцу винного отдела, дал ей три рубля и попросил, чтобы она принесла нам банку сгущёнки и две булочки без сдачи. Женщина прошла в хлебный и молочные отделы, взяла нам требуемое. Покупательницы тётки на нас «зашипели». Мы сгребли с прилавка покупку и поспешили на выход. И тут увидели, что в очереди у прилавка напротив входной двери стоит майор Осокин. Когда мы вышли уже на дощатый тротуар увидели, что за нами из магазина спешно вышел майор Осокин. Банку сгущёнки я к тому времени уже засунул в правый карман брюк. Понявши, что к чему, я сунул руку в правый карман и резко прибавил шагу. Прячась правым боком за Петра, «испуганно» оглядываясь назад, я торопил и торопил Петра в движении. Осокин, почти бежал за нами бегом. Петя не мог понять, почему я так спешу. Когда дошли до учебного корпуса, я бегом перебежал через дорогу и готов был нырнуть в проходную. Но тут послышался окрик Осокина: «Часовой! Задержать! Задержать их!» Стоявший на КПП третьекурсник скомандовал нам остановиться. Снявши фуражку, вытирая бритую голову носовым платком, запыхавшись, подбежал майор Осокин. «Выньте, выньте руку из  кармана», - на ходу прокричал он мне. Я вынул руку из правого кармана. Подойдя ко мне, уставившись своими узкими серыми глазками на мой карман, Осокин снова скомандовал: «Выньте содержимое правого кармана!» Я, состроивши безвинную, удивлённую рожу, вынул сгущёнку. Тяжело дышавший майор поперхнулся, напрягся до посинения лица, резко развернулся, и устало пошагал обратно.
   Я, получавший на первом курсе по истории КПСС одни пятёрки, с тех пор стал по этой дисциплине только троечником. Осенью 1960 года, в учебной части со мной вели беседу, предлагая пересдать три имевшихся у меня четвёрки, чтобы оканчивать училище с красным дипломом. Когда я кратко рассказал капитану почему у меня пошли тройки по истории КПСС, разговор о красном дипломе был окончен.
   5-го декабря (в день и в честь сталинской Конституции) мы приняли присягу. Присягали на плацу. Стоял 30 градусный мороз, а мы в сапогах и шинелях стояли в строю не менее 1.5 часа. Когда нас завели в коридор учебного корпуса и построили в правом крыле второго этажа, штыки карабинов посинели и покрылись толстым слоем инея, так настыл на морозе металл. Мы промёрзли до костей, но так надо было по уставу и мы стерпели.
    13  декабря, в день моего рождения, того же года, нам сыграли тревогу и устроили соревнования среди взводов училища по гонкам на лыжах на 25 км. Финиш располагался на стрельбище за станцией Иня Восточная. По прибытии на финиш каждый курсант должен был из карабина поразить  грудную мишень на удалении100 м., и ростовую из пулемёта на 250. На лыжах я ходить не мог, но я ведь хорошо бегал средние дистанции. Всю дистанцию я  бежал трусцой с лыжами на ногах.  Бежал с головной пятёркой. Там были лыжники - разрядники Гена Воротилин из Новосибирска, взводный, Юра Садырин с Урала и др. Метров 500 я не дотянул до финиша и, полностью выдохнувшись, стал от этой пятёрки отставать. Гена Воротилин по распоряжению взводного стал забирать у меня карабин, вещмешок, показывать, как идти на лыжах. Спрашивает: «Сам вон до того лесочка дойдёшь? Туда, - отвечаю, - дойду, а что? - А там спуск на стрельбище и финиш». Я отобрал у Гены карабин, вещмешок и рванул вперёд. Он боялся, что я не съеду с горы, но в Элисте с гор то мы на лыжах катались. С горы я спускался свободно на одном коньке, а на лыжах прыгал с трамплина. Прибыл я на финиш, поразил обе мишени и получил от взводного первую благодарность и внеочередное увольнение. В увольнение я не пошел, т.к. идти было некуда, но увольнительную записку взял. Тут уж остаток дня я был человек свободный - я в увольнении. Ни тебе полов, ни уборки посуды в столовой, даже после себя, никаких построений,  уборки снега на закреплённой территории и проч.
   Взводный лейтенант Мещеряков (выпускник 1958 года, его родной младший брат учился с нами)  мои атлетические способности сразу и оценил - назначил  ограждающим. Каждую пятницу он устраивал нам тревоги, и кроссы на пять километров по полной выкладке. С красным флажком я бежал за взводом, ограждая взвод от транспорта. Естественно, все отстававшие были мои. На километр - два хватало духу у Саши Кирилова и Петра Харитонова, моего соседа по парте. Потом они отставали, и я забирал у них оружие и вещмешки, а потом и тащил их, чуть ли не волоком до самого училища. Поднимал нас лейтенант Н. Мещеряков в пять. Прибегали в казарму в 5.55. Он делал нам отбой, а в 6.00 общий подъём и далее всё по распорядку.
    Первый раз из боевого «ТТ» я выбил две девятки и семёрку. Взводный записал меня в команду спортсменов взвода. К весне нам разрешили ездить на тренировки. Я основательно занялся спортивной гимнастикой, которой занимался ещё в школе. Ездили на тренировки в спорткомплекс общества «Динамо». Осенью на втором курсе я выполнил третий спортивный разряд и начал заниматься по второму. Принимал неоднократно участие в соревнованиях. Для очков команде меня выставляли в первенстве области среди клубных команд как третьеразрядника, и я приносил клубу хорошие очки. Второй разряд не получил по причине травмы плечевого сустава.
    Нас, группу третьеразрядников, возглавлял Юрий Шабельный. Он был посильнее всех нас по гимнастике, кажется, он успел получить второй спортивный разряд и готовился к защите первого, но не получил. Отдельно от нас занимались Альберт Черемисин и Яша Будилин. Они в училище пришли уже хорошо подготовленными по гимнастике и быстро росли в спортивных достижениях. Оба выполнили нормы КМС, были чемпионами области и клуба «Динамо». В училище приехал уже отличным гимнастом Яша. Но он как-то без души относился к тренировкам, к тому же и выпивал. Однажды в подпитии он начал крутить большие обороты на перекладине в училище, и мы толпой его ловили. Он чуть не разбился. Поэтому быстро его опередил Алька. Мастером спорта он не стал только потому, что не отпустили их с Яковом, из-за экзаменов на первенство СССР в Прибалтику.  Наша группа и взвод были очень спортивны. В нашем отделении служил известный в области борец по классической борьбе Гена Воротилин. В училище он поступил уже будучи, кажется, перворазрядником. В училище занялся самбо и добился отличных результатов. Отлично бегал на лыжах Юра Садырин, прилично боролись Володя Лысенко, Генка Москаленко, Валька Лапин.
   Ездили на тренировки через день по личному знаку (был такой у каждого вместо увольнительной). Тот знак давал право свободно перемещаться по городу. Я с началом  регулярных тренировок бросил курить, тянулся в учёбе. Ведь, тройка и тренировки прекращаются.                           

Мои друзья и приятели по училищу
     За парту ко мне посадили Петра Михайловича Харитонова.   Родом он из Удмуртии. Вначале плохо говорил по-русски. Зачислили его в училище как представителя нацменьшинств без экзаменов, к тому же, он был из многодетной семьи. У него потом и своих было пятеро детей. В математике он был ноль. Когда я однажды объяснял ему, что такое  “синус”, он сказал мне: “ Вот видишь, ручка. Вот так же покажи мне и твой синус”. Много я с ним мучился, но высшую математику мой подшефный сдал на 5, а я на 4. Я просто не готовился к экзаменам. А сколько мне приходилось объяснять Петру сопромат или теоретическую механику, сколько приходилось делать за него чертежей?! Но мы всё преодолели. Он успешно окончил училище и уволился подполковником заместителем командира полка по тылу.
    Раз сидели мы с Петей за одной партой, то и был он мне в училище самым близким другом. В строю я стоял у него в затылке (по росту). Ответственно говорю, что это был глубоко порядочный, не терпевший малейшей несправедливости, зазнайства, хитрости, нечестности парень. Все мы при малейшей возможности, когда не видели командиры, старались чуть-чуть сачкануть, что-то недоделать, утаить и т.д. Петя этого не мог терпеть. Он всегда говорил: «Пусть меня накажут, пусть выгонят из училища, но врать, скрывать, отказываться я никогда не буду. Мне это противно, я сам, понимаешь, сам себя не буду уважать». И когда все мы делали что-то не то, Петя нас, конечно же, не выдавал при разборе, переживал,  сжавши зубы, сильно  краснел. А после командирских разбирательств всё своё негодование выливал, конечно же, на мне в первую очередь. Если я не каялся, да ещё и начинал с ним спорить, он поднимался из-за стола, и, обращаясь ко всей группе, высказывал своё возмущение нашим поведением. Горододелов, при этом, часто крутил пальцем у виска, остальные посмеивались.
    За его оценки по высшей математике, сопромату, теоретической механике, геодезии взводный спрашивал с меня. А чтобы Петру растолковать, надо было самому вникнуть в суть вопроса. Это мне здорово помогало в учёбе. Пока Петя разберётся, я и сам пойму…
     С весны 59-го я стал пописывать в окружную газету. Писал под псевдонимами заметки, стишки, иногда отзывы на публикации, небольшие статьи. Мне регулярно поступали небольшие гонорары по 2.5, 3 иногда 7-8 рублей. Бывало и больше. Однажды Петро устроил мне разбор полётов. «Где ты берёшь деньги? Мы с тобой получили по 7руб.50 копеек. Ты купил то-то и то-то, ешь после тренировок в буфете «Динамо», ходил с Людмилой в театр и деньги у тебя ещё остались. Ты воруешь!» Распалился он при этом так, что стал говорить в аудитории во весь голос. Я, как мог, оправдывался. Пообещал даже, что расскажу,  но потом, позже. О своих публикациях рассказать не смог, стеснялся, стал врать, что получаю переводы из дома и от друзей, или пользуюсь деньгами Люды. Он её хорошо знал и постоянно мне выговаривал, что я поступаю недостойно, хожу в театр на деньги девушки.
     Петя прекрасно ходил на лыжах, а вот на марш - бросках в первое время быстро уставал и я, как ограждающий, всегда помогал ему. Но уже на втором курсе он  бежал неплохо. В походах, на полевых занятиях мы ели с ним из одного котелка. Он всегда в свой котелок брал два первых, я два вторых. Как бы он не был голоден, он всегда заканчивал есть первым, заставляя меня доедать. Я до училища бегал средние дистанции, участвовал  в городских, республиканских и даже в зональных Северного Кавказа, соревнованиях школьников и был худющ. Кто-то из ребят приклеил мне даже кличку – «Худой». Петя старался меня поправить.
     Мы так привыкли друг – к другу, что когда нас с ним разделили в разные роты на стажировке в Томске, мы  всё равно каким-то образом всегда были вместе. Или я сломя голову бежал к нему, или Петя, как привидение неожиданно появлялся у меня в роте. Постоит, посмотрит и тихо уйдёт, видя, что я чем-то занят. А у меня, после этого, поднималось настроение, легче работалось.
     По разнарядке после училища он попал в Навои. Как же мне не хватало его! Будучи на совещании в Москве, я нашел офицера из Навоинского Управления войск. Но Петя был где-то на удалённой точке и почтового адреса его части и квартиры тот офицер не знал. Я написал Пете записку, указал свой адрес, попросил писать. Но так и не дождался от него ни единой весточки. Вторую попытку установить с ним контакт я сделал уже, будучи замполитом полка. Опять, на совещании в Москве через офицера передал ему привет в Кирово-Чепецк, сообщил свой адрес. И снова тишина. Почему он не ответил, не знаю. Офицер из Кирово-Чепецка служил с Петей в одном полку, письмо моё передал наверняка. Несколько лет назад, когда Борис Максимов прислал мне списки наших ребят и места проживания я собрался ему звонить, но Петя, к моему глубокому сожалению, уже из жизни ушел. Его я буду помнить до конца моих бренных дней.
      В училище мы были дружны и с Геннадием Марковичем Москаленко. Он сидел на первой парте впереди меня. Талантливый был парень. Был у него  простенький фотоаппарат «Смена». Так он во время самоподготовки набором надфилей, маленьким молоточком, обычными ножницами реконструировал его. Аппарат стал снимать на плёнку 35 мм не 36, а 72 кадра. Приспособил к нему другой, более мощный объектив. Свои чертежи он послал на завод. Не знаю – по его ли разработке или нет, но через несколько лет в продаже я видел «Смену» снимавшую 72 кадра на плёнку 35 мм. А когда подполковник Зайцев взял его в свои помощники в  кабинет огневой подготовки, там он занялся изучением нашего и зарубежного стрелкового оружия. Читал специальную литературу. Где-то вычитал, что у сверхзвуковых истребителей проблема со скорострельностью пушек и пулемётов. На большой скорости трудно добиться кучности боя. Из-за большой скорости самолёта пули одна от другой ложатся на десятки метров. И Гена придумал, как увеличить скорострельность этого оружия. Он выполнил чертёж пулемёта, у которого два ствола. Затворы соединил рычагом – коромыслом  на оси. После выстрела одного ствола отдачей, затвор, двигаясь назад, посылает затвор второго ствола вперёд, и тот досылает патрон в ствол и производит  выстрел. И цикл повторяется. По его прикидкам скорострельность должна быть адской. Свои чертежи и их описание с помощью подполковника Зайцева и командования училища Гена послал  в какое-то КБ. Оттуда вскоре пришел ответ, в котором говорилось, что идея оригинальна, будет обязательно внедрена, но о ней надо помалкивать. Мне о своей идее Гена рассказал по большому секрету.
   Служить мы с ним попали в Красноярск-45. Служили в одном полку. Гену сразу избрали комсоргом полка, а меня его заместителем. Но я командовал 8 лесной ротой и в комитете комсомола полка бывал редко. Потом, когда восьмой полк расформировали, Гена служил в роте механизаторов в полку на промплощадке. Через год меня избрали комсоргом 732  автомобильного ВСО. Однажды во время моего ночного дежурства на линии один водитель не вписался в поворот и опрокинулся в глубокий кювет. Я вёл колонну машин с песком на растворный узел. Когда подъехали к городу, остановился и посчитал машины. Одной из 12 не оказалось. Вернулся в карьер и стал искать. Нашли бедолагу в кювете кверху колёсами. Кювет был засыпан снегом, и самосвал бортами завис на его стенах  и кабина до  земли не достала. Солдатик был невредим, но самостоятельно из кабины выбраться не мог. Когда мы нашли пропавший самосвал, я проехал в общежитие, разбудил Генку. Он позвонил к себе в роту, дал команду и через час к месту аварии приехал подъёмный кран. Покорёженный самосвал мы отбуксировали в гараж, я вызвал из отряда бригаду автослесарей и аварийный самосвал на утро в первую смену ушел на линию. Так я избежал неприятностей.
    Неудачной у Гены была первая любовь. Не помню, где познакомился он с девушкой из г. Заозёрный. Очень лёгкого поведения была симпатичная Тамара. О её проделках знали и многие солдаты из нашего седьмого полка, где я в то время служил комсоргом. В общежитии на Советской  мы жили с Геной в одной комнате, третьим у нас был Лёша Асаулюк, а четвёртым лейтенант пожарник, потом врач стоматолог. Как только мы не отговаривали Гену жениться на той Тамаре. Однажды, когда она ехала  к Гене, минуя городское КПП, мы с ребятами встретили её в автобусе, хотели сдать в милицию, но она от нас сбежала. Мы убедительно доказали ему, кто такая его возлюбленная, он согласился, но решил, что перевоспитает её и  женился. Получил он в Административном городке в бараке хорошую комнату, стал обустраивать жильё. Но его молодая жена уже через месяц пошла в разнос. Я тоже жил в том городке в двухэтажном брусчатом доме. Однажды мы посоветовали Гене после ухода на дежурство заглянуть домой. Дома он застал «гостя». Жену он тут же выгнал, но очень переживал – любил её окаянную развратницу. Однажды в подпитии решил ехать в Заозёрный, искать свою Тамару. Мне ничего не оставалось, как ехать с ним. Тамару мы не нашли, она уже в очередной раз за кого-то вышла, и Гена с горя пил и пил весь вечер. Я набрался тоже прилично, но в три ночи Гену домой привёз. Через несколько дней он попросил в части отпуск и уехал к себе в Биробиджан. По приеду из отпуска развёлся с Тамарой, сделал предложение своей однокласснице Катюшке. Она дала согласие,  вскоре он встретил ее, и они стали мужем и женой. Удивительно симпатична и внешне и по содержанию была эта девушка. Она окончила филологический факультет пединститута, работала учительницей в школе. Ладно сложенная, росточком с Гену (Он был ростом 165 см), скромненькая, удивительно женственна и ласкова. Я к тому времени уже женился на Людмиле. Мы жили в двухэтажной брусчатке в районе клуба строителей, а Гена получил двушку напротив кинотеатра «Мир» в пятиэтажке.  Мы дружили семьями. Однажды решили сходить вчетвером в кино. Мы с Людой купили на всех билеты, пришли и ждём Москаленковых у кинотеатра. Их нет. Дали третий звонок. Я проводил Люду в зал, а сам, пока будет идти журнал, решил сбегать за опоздавшими. Когда прибежал к ним, удивился, что они и не думали собираться. Я давай допытывать Гену, что к чему. Он проводил меня на улицу, что бы там всё объяснить. Когда вышли из подъезда и прошли за угол дома, Гена мне сказал, что он стесняется появляться на людях со своей женой. Симпатичное личико Кати по-детски было всё усеяно конопушками. К тому же она ещё и была беременна. При этих его словах я озверел и со всей силы двинул друга в лицо. Он спиной прижался к стене дома, а я несколько минут с остервенением лупил его.
    На следующий день он откуда-то позвонил мне в полк и, чуть не рыдая, стал благодарить меня за «урок».
     Все годы службы в Заозёрке он просился на учёбу. Изучать хотел технические дисциплины, но не строительство. Ему не разрешали. Он стал пить, добиваясь увольнения. Однажды в подпитии, на замечание какого-то полковника съездил тому по физио. Гену судили судом чести. А тут объявили об отправке солдат и группу офицеров  на стройку в г. Ломоносов. Гена попросился и уехал. А я, после расформирования 7-го полка уехал в Томск -7. Так мы и расстались. У Гены, по моим данным, родился сын. Назвал он его Андреем, вероятно, в честь своего деда.
  С Эдуардом Полушиным мы часто играли в шахматы. Был он КМС по шахматным  комбинациям и играл со мной вслепую. Ни разу я у него не выиграл. Шахматной доской у нас была обложка учебника. Там Эдька  нарисовал шахматную доску, вырезал кармашки для бумажных фигурок. Сидел Эдик рядом через проход (Я за второй партой третьего ряда слева, а он в среднем ряду справа и тоже за второй партой) и мы с ним шепотом называли  друг - другу ходы. Преподаватели видели, как внимательно я “читаю” учебник и нам всё сходило.
    Я уже упоминал, что жили мы в общежитии с красавцем Лёшей Асаулюком.  У него вначале не получалось со службой. Он крепко выпивал. Дело доходило черты, за которой служба уже была несовместима. Однажды в общежитии едва не произошла с ним трагедия. Пьяным, он чуть не вывалился из окна комнаты на 5 этаже. Как лежавший на кровати рядом Гена Москаленко успел его схватить за ногу - не представляю. Мы едва сумели вдвоём затащить его в комнату. Но вот однажды познакомился он с девушкой Соней. Ох, и красива ж была та дивчина! А какая строгая и недоступная?! Наш Лёша в полном смысле слова сошёл с ума. Возможно ли было Лёше появляться перед Соней в подпитии? Кажется, она не подпускала его к себе даже с запахом табака, и он бросил курить, не то чтобы пить. Долго он обхаживал свою возлюбленную. Наконец они поженились, а когда получили жильё, Лёша попросил меня помочь с машиной для переезда. Я отдал распоряжение одному водиле. Но его кто-то перехватил и заставил возить бетон. С линии он слинял, побоялся не выполнить моё распоряжение, но кузов-то ему испачкали. В спешке кузов воин не помыл. Досталось же  мне от Сони за перепачканные её вещи. В 2008 я навестил Бориса Михайловича Максимова. Он предложил мне позвонить Лёше Асаулюку и набрал номер. К телефону подошла Сонечка. Я поздоровался и представился, попросивши к телефону Алексея. И тут же услышал: «Это тот, что дал нам грязный самосвал?» Посмеялись и мило побеседовали. Когда  у них родился первенец, мы компанией были на обмывании. Как преобразился наш Лёша! Высокий, стройный с гордо поднятой головой офицер всем своим видом всегда выдавал до мозга костей военную косточку. А тут перед нами предстал   совершенно другой человек. В переднике, с тряпочкой в руке, мечущийся по комнате в житейских хлопотах Лёша, ежеминутно делал нам замечания, чтобы мы ненароком не наследили, чтобы не шумели, не ляпнули чего лишнего, а то попадёт от Сони. Я радовался и мысленно благодарил тогда бога и Соню за возрождение нашего Лёши. Прозвучала команда готовиться в командировку в Карталы. Лёша уехал, готовился и я, но меня оставили, ведь я был на выборной должности.
   Не плохие отношения у меня были со всеми ребятами нашей группы, взвода и роты. Дружил с Юрием Шабельным и Володей Пичужкиным, Володей Лысенко, Володей Карачабановым и многими другими.  Карачабанов в составе московской комиссии приезжал к нам в Томск. Но программа их работы была очень напряженной, проверяли они другие части и мы не смогли с ним как следует пообщаться. Я приглашал его к себе домой, он обещал заскочить, но так и не пришел. Был занят.   
    Из города Дивного Ставропольского края был у меня в училище земляк Коля Мещеряков. Мы были с ним в  училище в разных взводах, поддерживали связь от случая к случаю, а в Заозёрке дружили и встречались часто, хотя служили в разных полках.  Он познакомился с милой девчушкой и вскоре женился. Все мы были на его свадьбе, я фотографировал. Но тут случилось с ним несчастье. Умер командир второго полка. Полковника хоронили со всеми воинскими почестями. Для прохождения торжественным маршем после погребения была сформирована офицерская коробка. Одеты мы были в парадные шинели и хромовые сапоги. Мороз в тот день стоял за 30. Промёрзли мы все до костей. Коля простудился и заболел. Очевидно, пролечился он недостаточно, его болезнь переросла в туберкулёз. После лечения у нас в госпитале его направили в санаторий на границе Армении и Турции. Лечился он там шесть месяцев. Болезнь залечили, но из армии уволили. Его жена родом была из г. Самары, но у её мамы жить было негде. В городе Тольятти начиналось возведение ВАЗА. Наши молодожены туда и завербовались. Но им нужно было где-то остановиться на первое время. Вадим Фадеев к тому времени выработал льготный срок работы на наших объектах. С комбината он уволился и с Людмилой, работавшей у меня в комитете комсомола зав сектором учёта, и двумя малышами уехали в Тольятти, сразу получили трёхкомнатную квартиру. По моей просьбе они и приютили месяца на полтора Мещеряковых.  Уже проходя службу в Ульяновске, мы с Людмилой Васильевной искали Николая, но безуспешно.
    Особой строкой должен поведать обо всём сохранившемся в моей памяти о Максимове Борисе Михайловиче.   В училище  все мы звали его Макс.  Обучались мы с Борисом в разных курсантских взводах и группах, потому близких отношений быть не могло, но разве можно забыть смуглолицего крепыша с тёмными, какими-то острыми, быстрыми, умными глазками? Я до училища занимался спортом и пока нам не разрешили ездить на занятия гимнастикой в Новосибирский клуб «Динамо», по мере возможности хаживал в спортзал училища. По периметру зала стояли гимнастические снаряды, а в центре зала всегда был расстелен ковёр из матов, покрытых грубой тканью, кажется из старых солдатских одеял. На ковре, как правило, были борцы наш Гена Воротилин и Макс. Только в конце второго курса Гена в нашем спортзале надевал борцовский костюм и обувь, а Макс в борцовском одеянии, по-моему, был всегда.
     У нашего взводного было правило, если ты занимаешься каким либо видом спорта, то обязан на соревнованиях на первенство училища выступать во всех видах. Нам, занимавшимся спортивной гимнастикой, приходилось и таскать штангу, и бороться на ковре. Борьбе нас к соревнованиям готовил Гена Воротилин.  Обычно, после показа приёмов, при их отработке мы с Геной Москаленко вдвоём боролись против Воротилина. Наш тренер быстренько нас обоих укладывал, делал нам больно и гнал с ковра, так как  очереди ждала другая команда. Чаще всего это была команда Макса.
    В спорткомплекс «Динамо» мы ездили  сначала автобусом, потом 5-м трамваем до оперного, а там пересаживались на 6-й. Из училища на тренировки ездили кроме нас гимнастов, борцы, штангисты и боксёры. И вот если попадали всей гурьбой в один автобус или трамвай, то в транспорте всегда было «весело». На нас ворчали кондукторы, за шумливость делали замечания некоторые пассажиры. Я в таких случаях пробирался подальше от гурьбы и помалкивал. К ворчунье кондуктору, обычно, подходили Слава Цветков и Макс, по-доброму они гасили конфликт, а потом зорко следили, чтобы все мы вели себя тихо.
    Запомнилась мне встреча с Максимовым в одном из наших учебных походов. По причине травмы позвоночника меня и ещё троих курсантов зачислили в группу имитировавшую противника. На марше мы должны были нападать на шедшую в полном  боевом снаряжении колонну училища и завязывать учебный бой. Первый раз мы замаскировались слева от дороги на большой поляне. Разведка части, совершавшей марш, нас не заметила. Не обнаружило «противника» и боевое ограждение. Гена Воротилин, шедший в составе боевого охранения, даже наступил на мой штык, а меня не обнаружил. Лежал я в яме густо заросшей большущими лопухами. На рассвете выпала обильная роса и он, очевидно, не захотел мочить обмундирование и не полез проверять лопухи. Шедшую на марше колонну мы, конечно же, холостыми, обстреляли.
     После короткого учебного боя нас подполковник Зайцев повёз на машине дальше.  Шедшим колонной сделали разбор учебного боя,  разведку и боевое охранение  заменили, и колонна снова двинулась по заданному маршруту.
     Километрах в пяти подполковник Зайцев снова выбрал большую поляну, велел нам окопаться, замаскироваться на западной её окраине, а когда подойдёт разведка «противника» завязать с нею «бой». Я лежал в цепи правофланговым. Восточная окраина поляны, откуда должна была выйти колонна, напротив меня густо заросла подлеском. Плотной стеной стояли тонкие белоствольные берёзки, росли какие-то колючие кусты. Пройти сквозь  заросли было непросто.
    Минут через сорок после того, как мы окопались на поляне, появилась разведка. Это было отделение курсантов, в котором служил Борис Максимов. К левому флангу наших позиций по чистой от леса поляне разведчики подошли быстро, были обстреляны и уже вели бой, а на моём фланге никого не было. Подполковник Зайцев подал мне сигнал выдвинуться к зарослям березняка и занять позицию там. Если никто из зарослей не выйдет, я должен был открыть огонь во фланг разведгруппе.
    Только я залёг за пнём в высокой траве, как услышал перед собой треск сучьев и тяжелое дыхание. Вскоре показался и разведчик. Он, закинув за спину автомат, орудуя малой сапёрной лопатой, руками, плечами и туловищем, продирался сквозь гущу зарослей берёзок. Я сразу же дал по разведчику короткую очередь и отошел на свою прежнюю позицию. Взлетела над лесом красная ракета, это разведчики оповестили колонну об обнаружении противника,   в лесу послышались команды офицеров и через несколько минут на поляне появились цепи подразделений, готовившиеся нас атаковать. Посредник дал команду «отбой тревоги», атаковавшие нас стали выходить на дорогу и строиться. А из березняка вылез, показывая мне кулак… Макс. 
    После училища с Борей мы встретились в Красноярске -45. Я первый год служил в восьмом полку, а он в первом. В двухэтажном брусчатом общежитии, где жили  все мы выпускники 61 года, я появлялся очень редко, так как покинуть свою лесную роту я мог только с разрешения командования полка.
    Празднуя то ли День Советской армии, то ли Первомай, мы однокашники решили собраться в местном ресторане. Располагался ресторан в брусчатом двухэтажном доме на улице Комсомольской. Естественно, со службы к одному часу освободиться и прийти в ресторан всей компанией сразу мы не могли. Пришедшие первыми, заняли столики для задерживавшихся. Но тут компанией пришли матросы. Они отслужили кто год, кто два года на точках на Новой земле. После наземных там испытаний ядерного оружия все они получили приличные дозы облучения и были демобилизованы с условием направления их на работу на предприятия Минсредмаша, медики которого имели опыт лечения лучевой болезни.
     Мы сказали морячкам, что все столы заняты, сейчас подойдут наши ребята, но они пошли напролом и стали занимать свободные столики. А мы, пришедшие первыми, уже ведь и немножко поддали. Обеденный зал ресторана состоял из двух больших комнат. Я с Геной Москаленко сидел у стены второго зала, потому не ведаю, кто первым «зажег спичку» драки – наши или матросы, но драка с первой минуты приняла жесткий характер. Матросы вошли в первый зал и направлялись во второй. Их остановили наши ребята, сидевшие в первом зале, а когда завязалась драка, они оказались между двумя нашими группами – между сидевшими в зале первом и втором. Задвигались столы и стулья, полетела на пол посуда, вслед за кулаками пошли в ход бутылки, стулья и всё то, что попадало под руку. На нас, атаковавших  из второго зала, матросы, защищаясь, двинули  грязный от остатков пищи стол. Я стал обходить его справа и тут увидел ловко орудовавшего кулаками Макса. На меня замахнулся крепкого телосложения матрос, но я увернулся, и он своим приличным кулачищем долбанул о стену. От боли в руке матрос взвизгнул, на мгновение развернулся ко мне боком и принял очень неустойчивое положение. Я с силой его толкнул. Матрос потерял равновесие, упал, а через секунду мимо моей головушки пролетел стул и угодил в окно. Оконная рама, со звоном разбитого стекла распахнулась наружу. К тому моменту,   по звонку администрации ресторана приехало две машины патрулей. (Экипаж каждой машины комендант гарнизона подполковник Улезченко всегда формировал из десяти крепких парней во главе с офицером). Наши ребята забаррикадировали входную дверь и не пускали патрульный наряд вовнутрь. Драка стала стихать. Я стоял в проёме между залами, уставившись на входную дверь, и размышлял, что делать. Ребята, бывшие во втором зале, стали прыгать в окно и делать ноги. Тоже самое сделал и я, выпрыгнув в окно.  Выбежал на улицу Комсомольскую, напрвился в свою лесную роту, до которой от конца улицы было пять километров.
   Осенью того же 1962 года меня перевели в 731 ВСО комсоргом отряда. Отряд располагался в одном военном городке с первым полком, в котором служил и Борис Михайлович. Там встреч с ним я абсолютно не помню. А когда расформировали первый полк, наш отряд и остатки первого полка влили в седьмой полк, мы с Максом оказались в одном полку. Я был избран комсоргом седьмого, Боря был заместителем командира роты. Все спортивные мероприятия в полку и в УВСЧ без его участия и организации не обходились. Все спортсмены нашего полка всё свободное время крутились возле Бориной роты. Этот непоседа излучал всех заряжающую энергию, он всё время куда-то спешил, постоянно чем-то был занят, всегда с кем-то, чего-то добиваясь, спорил. Не знаю, почему комсоргом не избрали его? Я в сравнении с Борисом был бледной, малозаметной тенью. А когда стали готовить отряд военных строителей на строительство ракетной базы в Карталы и подбирать туда группу офицеров, я, как холостяк, был из нашего полка первым кандидатом. Мою фамилию в команду на отправку начальник штаба майор Шадрин Иван Порфирьевич и подал, но вмешался замполит полка подполковник Шишкин и отстоял меня, потому, как я был на выборной должности. А Боря, попросившийся в команду, был в неё включен и уехал. Больше мы с ним нигде ни разу за время службы не повстречались.
    Не знаю, смогу ли я словами выразить ту благодарность Судьбе, что среди нас выпускников НВТУ 1961 года оказался  энергичный непоседа, энтузиаст и романтик Борис Михайлович Максимов. Взять и разыскать всех нас! Такое мог совершить только наш уникальный МАКС. Он прислал письмо, я позвонил, потом встретились на несколько минут в Москве.
    Мало того, что он всех нас разыскал, собрал всех нас адреса и телефоны, составил погруппно списки, так он же ещё и подвиг нас на написание воспоминаний! Этот сборник он, практически самолично,  написал и составил, записал на электронные диски и всем разослал!
     Для работы над сборником наших воспоминаний Борис Михайлович дал мне ознакомиться с его перепиской с нашими ребятами. Только чтение писем моих однокашников Борису Михайловичу потрясло меня до глубины души, захватило всего меня и унесло в водоворот воспоминаний, зарядило на работу так, что я никогда раньше не работал за письменным столом столько. Как, какими словами, кто сможет выразить благодарность нашему товарищу за эту проделанную им гигантскую работу? В каком ещё воинском коллективе был и есть такой товарищ? Эти слова благодарности и признательности, не плод только моих размышлений. Так пишут Максимову все наши ребята, кого он разыскал.  Ведь Борис Михайлович из скучных дней пенсионеров - дачников вернул нас в дни нашей юности, в дни нашего становления, в трудные годы службы Родине. А что есть более дорогого у каждого из нас?!
     Чтобы полнее охарактеризовать Бориса Михайловича, нужно писать и писать, но и при этом  я не уверен, что смогу охарактеризовать полно этого незаурядного человека. Все мы, за годы службы прошли через немалые трудности и испытания на прочность. Но то, что выпало на долю нашего Максимова, какие трудности и испытания он прошел и добился успехов в службе, честно скажу, меня поражает.
      Он пишет о своём конфликте с командиром первого, а затем седьмого полка в Красноярске-45. Заявить полковнику Законову, что он поступил недостойно, как офицер, не сдержавший своего слова?! Отказаться служить под началом такого командира?!  «Да вы что!» - скажет вам всяк, знавший полковника Законова. Этого зверя боялись не только военные строители, на глаза ему лишний раз попадаться боялись даже старшие офицеры нашего полка. А ведь все они прошли войну, все уже добивались ухода на пенсию.
     Перед получением солдатами полка денежного содержания, врач полка занимался доставанием костылей. Последний год Законов ходил на костылях.. Ему  ампутировали правую ногу из-за прогрессировавшего сахарного диабета. И вот, каждое утро всех, употребивших спиртное и совершивших самовольные отлучки,  а после получки их бывало десятки,  доставляли в кабинет командира полка. Мат и истошный крик Законова слышен был не только в штабе. О головы и спины многих провинившихся командир полка вдребезги разбивал и свои костыли.  Весь полк часто  видел, как врач полка, после разбора с нарушителями нёс в штаб один или два костыля…
    А Борис Михайлович, проявив свой характер, добившись отмены наказания объявленного ему Законовым, и добившись в обход него поступления в ВУЗ, ещё целых два года успешно служил под началом того командира полка!
     А трудности начального периода строительства в районе г. Карталы! А строительство объектов в Читинской области! Вот через какие тернии прошел Борис Михайлович Максимов к звёздам полковника, офицера центрального штаба Управления строительства Министерства обороны СССР.
    Но  вернёмся в нашу альма-матер.  На Первое мая и 7 ноября в городе проходили военные парады. Месяца за два начиналась к ним подготовка. Сначала тренировались в ходьбе строем в училище. Недели за две начинались тренировки  на центральной площади у оперного театра. Нас, обычно, поднимали в час ночи, грузили в армейские автомашины и везли на центральную площадь города, которая к тому времени уже была оцеплена солдатами, и там начинались прохождения колонн. Только однажды на втором курсе мы ехали экипажем на открытых  бронетранспортёрах. Я стоял за башенным пулемётом. На параде головой треснул под зад кинооператора, которого в корзине плетенке перемещали над проходившими колоннами стрелой специального крана. Машинист крана замешкался, не успел во время поднять выше оператора. Я же застыл и не мог шевельнуться. Потом на телеэкране был соответствующий скачок кадра. (Подскок вверх) Я был в солдатской каске, и мне не было больно.
  Все остальные парады приходилось шагать и шагать. На параде шли с карабинами на руку. Штык должен был быть над плечом впереди идущего и выше на 10 см, и от его уха тоже на 10 см. Ногу приходилось тянуть до горизонтального положения. Наше училище, как местное, принимало участие в парадах почти полным составом. Из Омска и Красноярска привозили от училищ по одной - две коробки, естественно, лучших из лучших строевиков, и, тем не менее, наше училище всегда проходило лучше них. Почти всегда мы получали поощрения за первое или второе место по прохождению на параде.
Учёба давалась мне легко, и я не прилагал особых усилий ни на уроках, ни на самоподготовке, ни на экзаменах.  Легко усваивал и военные дисциплины. Отлично стрелял из всех видов оружия. О спортивной подготовке и говорить было нечего. Нас спортсменов взводный выставлял командой на все соревновании. Мы были и борцами, и штангистами, и легкоатлетами. Если не брали призовое место, то взводный нам запрещал ездить на тренировки и в следующий раз, мы на соревнованиях давили всех.
   В 1960 году в апреле месяце у нас были соревнования на первенство училища. Команда нашего взвода заняла первое место по училищу и командир роты всем нам, членам команды, объявил по двое суток увольнения.
   Местные ребята поехали по домам, а куда податься надвое суток нам, иногородним? Пошел я в увольнение после парада 1 мая. Побродили по городу, в кафе на Красном проспекте попили какао с пирожками и поехали в училище. Второго мая с утра, поехали в город снова. Вернулись к ужину. Приходим в казарму, а там вовсю идет подготовка к вечеру танцев в клубе строителей. Для нас курсантов вход свободный. Могли идти все. Танцы до 10.00. Мы, увольнявшиеся, отметились о прибытии из увольнения и двинули тоже на танцы.
   Я долго стоял с ребятами у стены, потом заметил работавшую в оргстроевом отделе училища Фаю и пригласил её танцевать. Она вела себя как-то развязно, показушно модной. Закончился танец, Фая потребовала, чтобы я проводил её на место. Делать нечего, повёл я её через зал. Подходим к стене, где стояла стайка девушек, смотрю, стоит худенькое, глазастое, с короткими косичками и повязанными в них бантиками ЧУДО. В этот момент снова заиграла музыка, и я машинально взял ту девушку за руку и властно повёл танцевать. Вид у неё был какой-то необычный. То ли она меня испугалась, то ли до такой степени была стеснительна, а может быть ей было неловко  перед подругой детства Фаей, но больше её я не отпустил до конца танцев, а потом пошел провожать. По дороге едва осмелился спросить её имя. «Люда», - процедило моё чудо.
   Проводив свою новую знакомую, я пулей летел в казарму на поверку, а перед глазами стояли её большие, чистые, бездонные, глазищи. Уже не помню, где и как мы встретились с ней следующий раз. Но встречались мы после того постоянно, как только я или она имели время. Мы много раз ходили с ней в театры: оперный, музкомедии, драматический. Ходили в кино, просто гуляли по Северному посёлку. Когда у меня выдавалась возможность, я направлялся на улицу И. Земнухова, дом 13 и, стесняясь зайти к ней домой, вылавливал пацанов, и посылал позвать. Жила она с родителями и братом Борей в небольшом домике, с палисадником, густо заросшим кустарником и цветами. А окошко их с братом комнаты, всегда обрамлялось какими-то вьющимися красивыми цветами. Однажды Люда пригласила меня домой и познакомила с родителями. Отца её звали Фрол Дмитриевич, Маму – Мария Федосеевна. Добрыми и милыми были эти скромные труженики. К несчастью, Фрол Дмитриевич тяжело болел, но всегда хлопотал в огороде и по дому. Ко мне они относились как к своему сыну. Как только я появлялся в их доме, Фрол Дмитриевич говорил супруге, давай мать накрывай на стол. Сыт ли бывал я, или голоден, это не имело никакого значения. Ещё до нашей с Людой женитьбы, если я приезжал в Новосибирск в командировки или ехал в отпуск, я всегда останавливался у них и жил 2-3, а то и больше дней.
   Веселее и интереснее пошла у меня и учёба и служба. Хаживал я и в самоволочки. Перемахну через забор, и на Земнухова 13. Ходим по улице, гуляем тихими, тёплыми вечерами, пока не настанет время бежать в училище. Петя Харитонов всегда знал, где я и в случае построения, или какой-либо проверки звонил дежурному по автогаражу. Гараж размещался не далеко от дома Люды. Дежурный давал мне условный знак, и я пулей летел в училище. Если Градечный или взводный начинали выяснять, где я был,  у Пети всегда был надёжный ответ и он, глубоко переживая, врал, чтобы выручить меня.
    После второго курса у нас была сначала геодезическая, а потом производственная практика. На геодезической практике преподаватель назначил меня старшим над четырьмя слабо понимавшими, а может ленившимися понимать, ребятами. Жили мы неделю в палатках в долине справа от дороги Иня ж/д – Пашино, и выполняли учебные задания по съёмке местности и проектированию автотрассы. Я с одним из помощников работал за нивелиром – двое остальных работали с рейкой, вбивали колышки, делали замеры оси трассы. Помню, однажды,  навожу я нивелир на рейку, которую держал Юра Садырин, прошу его покачать рейку взад – вперёд. Вижу, что-то замельтешило в объективе, а в следующий момент Юра оттолкнул от себя рейку и, махая руками, бросился бежать прочь. Оказывается, его атаковали пчёлы. То ли он после бритья наодеколонился, то ли ночью лазил на соседнюю пасеку за мёдом и от него вкусно пахло. Кстати, дед с пасеки несколько раз приходил к нашему начальству жаловаться на незваных по ночам гостей.
    Было требование, чтобы каждый специалист имел рабочий квалификационный разряд по одной из строительных специальностей: каменщика, плотника-бетонщика, маляра, штукатура и т. д. Так как я имел разряд столяра, меня оставили ремонтировать жилые и учебные помещения училища. Дали мне в помощь 14 таких же, как и я курсантов и целый месяц мы перестилали полы, делали перегородки, белили и красили казарму. А наша рота выполняла кирпичную кладку на строительстве института Ядерной физики в Академическом Городке Новосибирска. Последним нашим объектом ремонта была жилая одноэтажная щитовая казарма. Зам начальника училища по тылу пообещал нам отправить нас в отпуск сразу же, как только закончим косметический ремонт казармы. Мы отремонтировали её за два дня. Но просчитавшийся подполковник стал юлить, так как до отпуска было ещё 15 дней. Тогда я пошел к начальнику училища полковнику Шитову и пожаловался. Полковник Шитов приказал немедленно отправить нас в отпуск, раз пообещали. И вся моя бригада гуляла в отпуске целых 45 суток.
    Окончили третий учебный год. На преддипломную практику я попал в г. Томск. Основное ядро наших частей дислоцировалось в Томске-7 (Ныне Северск). Нам курсантам пропуска режимные органы в закрытый город не оформили и стажировались мы в военно-строительном отряде на Каштаке за авторемонтным заводом, и в полку у станции Томс-1.
   Нас с Ильёй Ульяновым определили заместителями командира 5 роты. На второй день на подъёме командира роты начальник УВСЧ полковник Примин за бардак в роте погнал палкой из роты. Это было в присутствии личного состава, капитан написал жалобу и - больше в роту не пришел. А заместитель комроты ушел в отпуск за 2 года. Так я стал командиром роты, а Илья - моим замом. Очевидно, потому не наоборот, что я был выше ростом. Кто в отряде знал нас?
  Рота строила жилой дом на Каштаке с магазином на первом этаже, детский садик и боевые позиции зенитно-ракетного дивизиона полка ПВО в лесу за психиатрической больницей. Мы проходили стажировку не только командирскую, но ещё и мастера строительно-монтажных работ. В пятиэтажке на Каштаке, по восточному фасаду в квартирах второго этажа нет кухонных встроенных холодильных шкафчиков под окнами. Это я при разметке этажа пропустил их.
    В отряде были собраны солдаты, которым по тем или иным причинам не разрешили въезд в г. Северск. Тут служили ребята евреи, немцы, калмыки, корейцы. Много было ранее осужденных, детей репрессированных граждан, ребят из портовых городов, которые по работе постоянно контактировали с иностранцами или готовились к дальним плаваниям. В моей роте было и пять выпускников Саратовской духовной семинарии. Мужики эти служили отлично. Никогда не пьянствовали, не ходили в самоволки, никого не обижали. Никто не обижал и их. Но на политзанятиях мне приходилось неимоверно трудно внушать им Марксизм-ленинизм. В вопросах  идеологии, религии и даже философии (они знали и марксистско-ленинскую философию) они были подготовлены отлично. Мне до них, по уровню знаний, было далеко.
   Дисциплины в отряде не было никакой. Особо выделялась наша пятая рота. Команда подъём звучала в казарме минут по двадцать. За это время удавалось поднять и вывести на физзарядку только солдат первого года службы. Когда дневальный подавал команду строиться на завтрак, разгильдяи быстро поднимались, шли в умывальник, промывали глаза и там же через окно уходили в столовую. На утреннем разводе отряда от каждой роты в строю стояло человек по 30-40.
  В первый день нашей стажировки подъём производил наш ротный. Мы с Ильёй стояли и с изумлением наблюдали творившийся на наших глазах бардак.
      На следующий день командиром роты был уже я. И поднимали нашу с Илюшей ротушку уже мы с ним. После команды  «подъём» поднялось человек двадцать из всей роты. Я подошел к одному спавшему «деду» и скомандовал ему персонально «подъём». Он приоткрыл глаза, отвернулся от меня, промычавши, не мешайте спать. Я подозвал командира взвода, дежурного по роте и приказал им идти в канцелярию и написать на моё имя рапорта, где указать, что в их присутствии тот рядовой  не выполнил мой приказ. Сержанты ушли в канцелярию, а я подозвал к себе остальных сержантов роты и приказал им поднять своих подчинённых.  «Кто из вас не выполнит моего приказа, будет строго наказан. Будет объясняться, почему не выполнил. Командуйте, а кто не выполнит ваш приказ – доложить письменно»,- спокойно, но твёрдо сказал я. Времени дал на всё  десять минут. В казарме поднялся шум и гам. Сержанты стали отдавать приказы, иных сбрасывали с постелей, иным отвешивали оплеухи. Через десять минут в кроватях оставалось человек пять – шесть. Я приказал старшине роты переписать их фамилии и представить мне их список. Только старшина приступил к переписи, как из строя вышел здоровенный солдат и, обращаясь ко мне, попросил разрешения поднять оставшихся. Я разрешил. Вперемежку с матерными словами, он заорал на всю роту: «Это што ж получается, братва? Я стою в строю, а цэй салага лэжить!?» Он быстро намотал на руку свой офицерский ремень и со всей силы стеганул спавшего на втором ярусе солдата. Тот от боли заорал, спрыгнул с кровати и дал дёру. Пулей с кроватей слетели и все остальные. В полном составе рота вышла в туалет и на физзарядку. Когда вышли на улицу и стали строиться в столовую на завтрак, в строю оказалось, опять-таки, человек сорок. Я снова приказал командирам взводов и отделений поставить всех в строй. «Так они ж уже в столовой», - отвечали мне со всех сторон. Я повторил распоряжение. Снова минут через двадцать рота была в полном составе, но пришла в столовую, когда завтрак уже закончился, и на наших столах уже не было ни сахара, ни мяса в бачках. Те, кто ещё не позавтракал, поели то, что осталось на столах. Развод уже закончился, и мы повели роту из столовой прямо на работу.   Командир отряда майор Намжилов Гонгор Доржиевич и замполит, не вмешиваясь, наблюдали за моими действиями. Когда выходили через ворота части, командир отряда приказал остановить роту и доложить, почему опоздали на завтрак и утренний развод на работу. Я подробно доложил. Выслушав меня, командир потребовал вывести из строя злостных нарушителей дисциплины. Я вывел двоих. Солдат увели в штаб, а мы пошли строить. Старшине роты я приказал отнести в штаб мой рапорт и рапорта дежурного по роте и командиров взводов на тех солдат. Сразу же с ними начал беседовать военный дознаватель.
   Через два дня наша рота поднималась на подъёме за пять минут, в полном составе делала физзарядку, в полном же составе следовала в столовую, на развод, на работу и т.д. Те двое перед строем дали нам с Ильёй слово впредь беспрекословно выполнять все приказы командиров, не нарушать дисциплину и были нами прощены.
    Пришлось завести строгий учёт выполненной каждым солдатом работы на стройке. А для этого нужно было каждому отделению определить дневное задание и проверить его выполнение. Эти обязанности взял на себя Илья.
   Человек двадцать солдат третьего года службы сговорившись, решили, чтобы не нарваться на приказ выполнить определенный объём работы за день, с объекта всем вместе удирать. «Приказ никому не отдадут, а всех не пересажают», - придумали они. Тогда я применил к ним другой метод. Собрал всех их в один взвод и стал отводить на строительство боевых позиций дивизиона ПВО в районе с. Кузовлево. На территорию дивизиона они проходили по списку, выпускали с территории в конце дня. Чтобы мои орлы не бродили по позициям, я договорился с командиром дивизиона приставлять к ним охрану. Даже в туалет их водил солдат с винтовкой. Тогда они стали сбегать во время обеда, а я поставил их на довольствие  на обед в дивизионе. Уводил с работы тогда, когда выполнят сменное задание. Вся шпана моей роты стала славно работать во благо безопасности Родины, а всех остальных мы припугивали переводом в этот взвод. Иные  бойцы говорили, что лучше уж идти в тюрьму, чем служить в пятой роте. И, тем не менее, вскоре все смирились с нашими требованиями и стали делать всё, что положено. Дело дошло даже до кляуз на тех, кто плохо работал на производстве или не мыл полы в казарме. Весь отряд ходил смотреть как некогда самый заядлый хулиган отряда мыл полы в казарме, или чистил туалет по графику. В первый же месяц нашей работы 5-я рота перевыполнила месячное задание и вышла в передовые.    
     Бывали в роте выпивки, бывали самовольные отлучки, но бардака того, какой был раньше, уже не было. Командир отряда считал меня полноценным командиром роты, (остальные курсанты стажировались у офицеров).
   За десять дней до окончания нами практики, нам в роту дали командира роты. Новый ротный наряду с новыми требованиями к солдатам потребовал и от нас с Ильёй ходить в строю, выполнять всё, что положено солдату. Мы стали всё выполнять, но через два дня наш ротный ничего не мог поделать с ротой. Он не мог даже поднять солдат на подъёме. Тогда командир отряда отозвал его в штаб и до конца нашей практики он в роте не появлялся. А когда мы уехали в училище, роту вынуждены были расформировать, она стала не управляемой. Мы от солдат  очень многое требовали, строго наказывали, но делали всё справедливо, относились к ребятам как к товарищам. С некоторыми дружили. Илья с некоторыми, даже попивал водочку, за что я однажды чуть не побил его. Всех без исключения, даже самых заядлых хулиганов в прошлом, за хорошие дела мы поощряли. Один солдат даже поспорил со мной, что если он выполнит задание по ремонту участка забора части, я всё равно не дам ему увольнение. Увольнение я ему дал и вернулся он из него без опоздания, трезвым. Спор я выиграл, хотя слова от него о своевременном возвращении не брал. Сказал ему, перед тем как вручить увольнительную, что ты придёшь во время и пойдёшь в следующий раз по графику или по поощрению. Так с тех пор он и стал похаживать к своей подруге только с увольнительными. В конце нашей практики попросил отпуск на несколько дней, чтобы жениться. Девчонка была беременна. Я, сначала отпустил его для написания заявления, а через неделю дал три дня и на свадьбу.
    После стажировки вернулись в училище, сдали госэкзамены, защитили дипломы и стали ждать приказа Министра обороны о присвоении нам первичного офицерского звания «лейтенант». Но в Москве начался 22 съезд КПСС. Министр обороны маршал Малиновский сидел в президиуме съезда и приказ не подписывал. Приказа о присвоении званий мы ждали до начала ноября. Это был 1961 год. Наконец, приказ был подписан, нас переодели в офицерскую форму и стали распределять по частям.
   Когда мы ещё учились, я несколько раз помогал женщине из ОК по части плотницких работ. Сделал ей ящички для карточек, что-то  ремонтировал в самом помещении отдела. Однажды, когда я стоял часовым на КПП, идёт та самая женщина утром на работу и говорит мне: «Пришла разнарядка, куда, сколько вас выпускников направить. Я могу записать тебя туда, куда ты пожелаешь. Куда тебя записать?» Я и записался в «Астрахань - 17» Я и она думали, что это под Астраханью. Мне захотелось попасть ближе к дому. В наших калмыцких степях рыли в то время ствол урановой шахты. Я думал, там будет разворачиваться часть. Но шахту законсервировали, работы остановили.
    И вот в день, когда нас стали распределять, нам объявили, что 65 человек направляются в Москву. Если у кого из нас есть в Москве родственники, где можно переночевать хотя бы несколько ночей, записаться. Мне добрая тётя доложила, что я записан в Астрахань, и я не стал записываться в Москву, хотя у Володи Головлёва (двоюродного брата) уже не один год пустовала его комната, которую ему выделили родители, разменяв свою трёхкомнатную, а жил он в квартире у  жены.
   Набрали 65 человек в Москву, и пошли мы, все остальные. Когда я вошел в кабинет, начальник ОК Центрального управления в то время майор Иванов, объявляет мне, что я направляюсь на Мангышлак, тут у вас уже записано в карточке, вы просились. Я ответил, что просился я в Астрахань -17, а не на Мангышлак. Так  Астрахань -17 и есть Мангышлак. Туда я ехать отказался. Тогда он велел мне ехать в отпуск, после отпуска возвращаться в училище, а к тому времени в училище будет моё направление.
   Своё «приданое» я оставил у Люды, пожил у неё денёк и поехал в Элисту. Приехал из отпуска 12 декабря. Мне в училище вручили направление в Красноярск -45. Это тоже никакой не Красноярск, а ЗАТО близ станции Заозёрная  Красноярского края, километрах в 250 от Красноярска.
                                                                       
Моя офицерская служба
      Описывать подробно мою службу в Красноярске -45, а особенно самый трудный первый год здесь я не буду. Этот этап  службы подробно мною описан в повести «Первый солдат». (Повесть опубликована в третьем номере литературно-художественного журнала МО «Воин России» за 2009 год.) Один яркий эпизод моей службы в 7-м полку описан в повести «Хулиган». А потому, об этом периоде моей службы очень кратко.
    И так, начальник отдела политработы УВСЧ полковник  Молоков из  медвежьего угла – лесной 8 роты восьмого же полка увёз меня прямо на комсомольское собрание в 731 ВСО. Это был автомобильный  отряд из 4 рот. Три роты водители, одна рота -  ремонтники. Как служилось в том отряде, я частично описал в рассказе «Телевизор». Отряд жил на одной территории с 1-м полком. Комсоргом этого полка был Саша Алчинов выпускник нашего училища 1960 года. У наших частей была общая столовая, общий клуб, баня и прочее. Мы автомобилисты в военном городке бывали редко. Вся наша служба проходила в автопарке и на объектах огромной стройки. Мы обеспечивали стройку перевозкой строительного раствора, бетона и железобетона, инертных, разного рода строительных материалов. Мы поднимали наших воинов в 5, а в семь они уже должны выехать из ворот автопарка и ехать по объектам. Возвращались наши воины в отряд только к 20-ти, к ужину.
   Вскоре из-за сокращения объёмов работ началось и сокращение войск. Чтобы высвобождавшиеся квартиры не передавать городу, командование УВСЧ выдавало квартиры даже холостякам.
    На второй же год службы я поступил и успешно окончил 2 курса Новосибирского строительного института. В общежитии заниматься было невозможно. Написал рапорт и получил комнату в трёх комнатной квартире. В той же квартире комнату занимал и наш женатый однокурсник Валентин Забозлаев.
    Как только я получил комнату, привёз к себе маму. Она оставалась в Калмыкии одна, работала в степи дояркой. Поддерживала, каждый год, ремонтируя, наш небольшой домик, в котором за гроши жили квартиранты. Я потребовал, чтобы она рассчиталась в колхозе, продала дом и ехала ко мне. Так она и стала до последних дней жить в моей семье. Первые годы по весне на несколько месяцев ездила в Калмыкию дорабатывать до пенсии и только.
    Когда сокращение коснулось первого полка, его расформировали, остатки полка передали в седьмой, который располагался рядом с базой стройиндустрии, где работал весь личный состав. В тот же полк влили и наш отряд. В составе полка отряд уже был без своего номера, а вскоре и вовсе прекратил своё существование. Меня избрали комсоргом полка. В этой должности я служил до конца 1966 года, когда был расформирован и этот полк.
    Служба, работа в гуще ребят мне очень нравилась. Полк вначале был огромный в 12 рот, работы хватало. Замполитом полка был замечательный человек и педагог Иван Васильевич Шишкин. Он постоянно опекал меня, подсказывал, направлял в работе. Наш полк был всегда одним из лучших в УВСЧ и даже в масштабе  центрального УВСЧ  в/ч 25525. Одной из лучших была и наша комсомольская организация. Я был членом бюро ГК ВЛКСМ и даже членом Пленума Крайкома ВЛКСМ. Постоянно участвовал сам и привлекал моих комсомольцев в городских молодёжных мероприятиях, для актива полка устраивал походы с ночевой  на Богунайский водопад, поездки на Красноярские столбы, выезды в кинотеатр, на разные концерты и проч. Волейбольная команда пока, за которую я  отвечал, была чемпионом города. А однажды мы со счётом 3:2 выиграли у команды чемпиона Края. Гремел на весь город и коллектив художественной самодеятельности нашего полка.
   За три года службы в должности комсорга полка меня, до того времени технаря, потянуло на общественно-политическую и воспитательную работу. Учёбу в строительном институте после второго курса я окончательно забросил. Не тянуло меня к учёбе и то, что со второго курса пошли чисто строительные дисциплины, и ничего нового интересного там для меня уже не было. А учиться только ради диплома мне не хотелось.
    И вот когда в конце 1966 года стали расформировывать наш полк, тот же зам начальника управления кадров, теперь уже подполковник Иванов, предложил мне на выбор несколько строек. Я попросил направить меня туда, где можно поступить в ВУЗ, чтобы изучать общественные науки. Иванов предложил Томск, и я тут же дал согласие. Я, ведь, уже разведал, что в ТГУ был историко-филологический  факультет. Иванов остановил меня словами:
   - Но вы же даже не спросили, какую должность мы вам там предлагаем.
   - В Томск согласен на любую, - выпалил я.
   - Там просят офицера в отдел политработы УВСЧ на клубно-массовую работу.
      Тут я замялся, а потом робко процедил:
   - Не знаю, справлюсь ли я с такой работой…
   - Не потянете эту должность, найдут другую. Сдавайте все дела, получите предписание, а там разберётесь, - заключил наш разговор кадровик.
             
    14 января 1967года с беременной женой прибыли мы в Томск-7 – Северск. Первые месяцы службы в этом городе мною подробно описаны в повести «Грузин». Скажу только, что приказом меня отдали инструктором отдела политработы, а по просьбе начальника Управления Клим Назаровича Федченко, прекрасно знавшего меня по Заозёрке, я два месяца покомандовал одной ротой.
    1967 год был юбилейным – год 50-летия Октябрьской революции. В марте месяце из Москвы пришел приказ о подготовке к празднованию. Объявлялся грандиозный смотр – конкурс коллективов художественной самодеятельности, клубов, библиотек, Ленинских комнат, наглядной агитации в военных городках и самих этих городков.
    В один из обычных рабочих дней у моей роты остановилась чёрная «волга». Из неё вышел начальник отдела политработы УВСЧ полковник Ананьевский Александр Фёдорович. Я подскочил к нему с рапортом, а он взял меня под руку, подвёл к машине и сказал: - садись. Приехали мы с ним в штаб Управления, зашли в отдел политработы. Полковник указал мне на пустовавший стол и сказал: «Садись и работай. Это наш инструктор по клубно-массовой работе», - продолжил полковник, обращаясь к моим новым коллегам политработникам.
   С Людой мы первыми вселились в две комнаты трёхкомнатной квартиры нового дома. Приехала уезжавшая в Элисту на время переезда мама. 30 мая родился первенец, а в июне я сдал экзамены и поступил в ТГУ. Из строительного института меня отчислили только тогда, когда я сообщил, что уже окончил два курса университета и учиться в вашем вузе не буду. До того из года в год, на мои просьбы отчислить меня и вернуть мой диплом училища, мне сообщали, что предоставили академический отпуск.
   Но главным, поглощавшим всё моё и служебное, и личное время, была новая работа. В УВСЧ на базе  штатного оркестра ещё полковником Приминым, большим любителем солдатской самодеятельности и спорта, был создан ансамбль песни и пляски. Несколько лет до того коллектив гремел своим творчеством не только в Северске и Томске, но и в СИБВо. Но в последние годы ансамбль захирел, окружная газета «Советский воин» в марте 1967 года в статье «Блеск труб и черные души» поведала о сложившейся нездоровой обстановке в коллективе.
    Передо мной стояла задача привести в порядок ансамбль, разработать и подготовить конкурсную программу. Жил ансамбль в отдельной прогнившей, без окон и дверей казарме. Надо было за лето построить своими же силами новую казарму. Надо было готовить к смотру всю клубно-массовую структуру Управления. В отдельные дни я не приходил домой даже ночью.    
     Было очень трудно, но и интересно. Мы своими силами построили отличную казарму со студией, с отдельными комнатами для занятия баянистов и пианиста, трубачей и кларнетистов, танцоров и солистов. Ансамбль за счёт внештатников довели до 160 человек. Днём все эти ребята работали, а вечером репетировали. Мы создали прекрасный эстрадный оркестр, вокальную группу, ансамбль песни и пляски цыган в составе с Лазо Христофоровым и известными в стране братьями Шишковыми, группу исполнителей кавказских танцев, ансамбль струнных инструментов,  узбекский национальный коллектив. Хором из 75 человек, в который отобрали ребят с неплохими голосами, дирижировал хормейстер из местного Муздрамтеатра, ныне известный в Москве музыкант Владимир Вихров. Хор в сопровождении оркестра подготовил Ораторию Свиридова «Левый марш». Сольные партии Оратории исполнили Владимир Марченко, ныне народный артист, профессор, заведующий кафедрой актёрского мастерства в институте культуры Екатеринбурга и актёр драмтеатра Борис Киселёв, ныне также народный артист, по-прежнему работает в театре г. Северска. А какие сольные номера подготовил Владимир Марченко! Когда он в сопровождении духового оркестра пел песню «О маленьком трубаче» зрители доставали носовые платки и прикладывали их к прохудившимся глазам. А что выделывали баянисты братья Михайловские! Оба они окончили Томское музыкальное училище. До призыва в армию работали преподавателями музыки. Дуэтом они играли сложнейшие классические произведения. К смотру они подготовили восьмерых баянистов и создали приличный ансамбль баянистов.
    Сколько мне пришлось доставать различных инструментов, шить костюмов и танцевальных сапог! Главного бухгалтера УВСЧ мы с полковником Ананьевским растрясли на военную концертную форму для всего коллектива. Я лично ездил в г. Тулу на фабрику музыкальных инструментов ремонтировать наш концертный баян. Специалист, который мог обращаться с таким инструментом, был занят изготовлением баяна для известного в стране и в мире артиста Казакова. Я тайно проник к мастеру в цех. Старик выслушал меня, осмотрел наш баян, подобрал для него  нужные запасные части и я, обойдя всё начальство и охрану, исчез. Баян Михайловские отремонтировали сами. Отпускная цена такого баяна на Тульской фабрике составляла тогда 6.5 тысяч рублей. Мы достали тогда 6 чешских саксофонов, четыре немецкие помповые трубы, комплект немецкой кожи для большого барабана и многое, многое драгоценное в то дефицитное время.
    Приехавшая из Москвы смотровая комиссия смотрела наш концерт по каналу областного телевидения. На следующий день по типографски отпечатанной программе члены комиссии проверили  участников концерта. Старшего лейтенанта дирижера и солиста Киселёва мы мастерски спрятали.  Старший лейтенант дирижер это ж был В. Вихров, одетый в мою форму, а вместо Б. Киселёва мы представили одного нашего паренька. По 25525 мы заняли первое призовое место, все участники концерта были поощрены начальником центрального Управления. Я за хорошую подготовку всего клубного хозяйства Управления к смотру - ценным подарком. Владимир Марченко, цыганский ансамбль и кавказская группы были отобраны на концерт в ЦДСА. А после всех наших артистов министр Ефим Павлович Славский пригласил на приём в Минсредмаше, где наши орлы развлекали гостей, а жена Ефим Павловича потребовала усадить всех ребят за стол. Им налили по рюмочке коньяка, и с ними чокнулся сам Ефим Павлович. После приёма он подарил всем нашим артистам часы и предоставил по 15 суток отпуска. Все артисты разъехались по домам, а Володя Марченко,  он был у нас старшиной штатного оркестра, привёз в часть все костюмы и инструменты и потом уже уехал в отпуск в г. Свердловск. (Ныне Екатеринбург).
    Один цыган долго искал свой кочующий табор. Пока нашел табор – закончился отпуск. На радостях в таборе его женили. А где, в каком военкомате ему отметить отпуск? Как продлить его из-за семейных обстоятельств хотя бы на три дня, на свадьбу? В отпуске он задержался, а чтобы не попасть под суд, в часть не вернулся.
     Однажды, когда я уже был замполитом полка, меня вызвали в прокуратуру для дачи показаний. Оказалось, что при попытке проникнуть на иностранное судно в Одессе был задержан тот цыган дезертир.
    Через год на вышестоящую работу ушел старший инструктор по комсомольской работе, меня перевели на его должность. Клубную работу мне пришлось, практически, тащить все шесть лет моей работы в Управлении. Назначали на клубную работу нескольких офицеров, но больше 3-4-х месяцев никто из них на этой должности не задерживался – не выдерживали нагрузки, уходили.
   А я тащил обе эти должности, плюс ко всему я ж ещё и учился. За это время у меня родилось ещё двое детей. Командованием 25525 я ежегодно привлекался к работе в составе их комиссий по проверке других Управлений. Ездил в мою родную Заозёрку, в Красноярск -26, в Ангарск, в Обнинск. Дело дошло до того, что когда комиссия приехала с комплексной проверкой в наше Управлении, меня опять включили в её состав. По итогам проверки в/ч 42605 я написал такой акт, что председатель комиссии полковник Качурин за проделанную работу и принципиальность при проверке объявил мне благодарность. Очень довольным  актом осталось и командование проверенного полка. Акт за  всё наше Управление опять-таки писал я.
    В 1972 году отмечалось 50 - летие образования СССР. В ознаменование этой даты был учреждён знак ЦК КПСС, Верховного Совета СССР, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ. Им награждались по два лучших предприятия из всех отраслей народного хозяйства, а в вооруженных силах - два корабля,  два авиаполка,  два мотострелковых полка, два ракетных и т. д.  У нас в министерстве также была спущена разнарядка на два военно-строительных полка. Наша в/ч 11102 была лучшей в нашем Управлении и неплохо выглядела на фоне других частей министерства. Мне было поручено написать представление на награждение этого полка почётным памятным знаком. Я и сотворил бумагу так, что наш полк получил тот в полном смысле слова драгоценный знак. Выполнен был знак, в том числе, и из драгоценных металлов: золота, серебра и платины.
    Как только я в 1973 году окончил университет, командование Управления заявило мне – ты знаком сто второй полк наградил, вот теперь и ступай, оправдывай его заслуги.
    Просившийся в запас старичок замполит полка, с моим и Вани Аблова приходом в политчасть увольняться не захотел. Три года я служил пропагандистом и агитатором полка, а с уходом замполита в запас, занял его должность. Тянул ту должность целых пять лет. За восемь лет работы в «краснознамённом» полку мне опять пришлось попотеть. Ведь, если наш полк занимал второе место в соревновании частей по производственным показателям, или по смотру клубов, Ленинских комнат, или еще, почему угодно, то командование Управления рассматривало это как ЧП. А если случалось у нас какое - нибудь  происшествие или серьёзное воинское преступление, то устраивалась нешуточная промывка наших мозгов. И мы всегда и во всём были первыми.
    В 1982 году начальника отдела политработы УВСЧ стали переводить в Ульяновск. На меня направили в Москву представление на назначение на его должность. Нашего начальника вызвали на собеседование в  центральное Управление, хотя он перемещался на равную должность, а меня выдвиженца не вызвали. Генерал Камышан, как мне передали московские политработники, сказал, что этого офицера все мы в Управлении знаем и нечего тратить зря деньги на вызов.
    Поступил приказ о нашем назначении. Полковник, которого я должен был заменить в Томском УВСЧ, сообщил радостную весть семье. Его уже взрослые и семейные дети отца поздравили, но ехать со своей родины категорически отказались. Ехать на новое место отказалась и жена. Тогда  он вызвал меня к себе в кабинет и набрал номе телефона начальника политотдела центрального Управления и заявил об отказе в переводе. Москвич тут же спросил:
    - А где Перепелятников?
    - Он рядом, - ответил мой томский начальник.
    - Дай ему трубку, - попросил москвич.
      Когда я поздоровался и представился, тот задал мне вопрос:
    - Ты, кажется, по семейным обстоятельствам просился в европейскую часть страны. В Ульяновск поедешь?
    - Так точно! - выпалил я.
    - Сегодня 10 июля. 14 быть в Ульяновске.
       И телефонная трубка заговорила короткими гудками.
   
      С городом Северском, с моим родным полком, с отличным, выпестованным и моими трудами коллективом офицеров и прапорщиков я расставался рыдая.
   Ульяновское УВСЧ встретило меня кучей острейших проблем: ещё, как следует, не сложился офицерский коллектив самого Управления. Полк и отряд, работавшие на строительстве Авиастара, имели прекрасные бытовые условия, но были не доукомплектованы опытными офицерами. Большой процент среди них был офицеров окончивших девятимесячные курсы и призванных на два года после ВУЗов и оставшихся в кадрах. Неплохой коллектив офицеров был в полку димитровградском, но тот полк один обеспечивал всё огромное Управление строительства. Отсюда следовало, что ни одна рота, ни один взвод не работали компактно. Вразброс работали даже многие отделения. Всем ясно, к чему это вело.
   Военный городок и штаб УВСЧ строились командованием самостоятельно. В короткие сроки командованию пришлось оснащать всем необходимым огромный военный городок, здания штаба полка и Управления. Кроме отпущенного со складов имущества, требовались немалые средства на приобретение кучи всяких мелочей. И командование вынуждено было добывать эти средства самостоятельно. А как, где? Путь один – стали выводить солдат на подработки  в сторонние организации. Через руки командиров пошли хорошие деньги. Военные городки и штабы вскоре оснастили, но разве все могли удержаться от соблазна лёгких и, практически, не учитываемых заработков?  И через год моей службы на новом месте против командования УВСЧ прокуратура завела проверку и готова была привлечь, в первую очередь, начальника Управления. Нить злоупотреблений могла потянуться и в сторону первопрестольной. И мне была дана команда постараться все дела уладить. В подобной ситуации оказался и замполит димитровградского полка. Много пришлось мне поработать, но все вопросы я уладил. Начальника УВСЧ и замполита перевели с понижением на другие стройки.
    Приехал новый начальник Управления. Человек он был малообразованный, окончил курсы младших лейтенантов, но с большими запросами и гонором. Вместе с собой привёз родственника капитана, окончившего пединститут и после двух лет, оставшегося в кадрах. Тот капитан был порядочным человеком, скромным, тихим и малозаметным в большом, трудном полку, со слабым, к тому же, командиром.
    Новому начальнику Управления с первых дней не понравилась моя самостоятельность, принципиальность, независимость, своё мнение по всем вопросам и настойчивость в его отстаивании.
    С первых месяцев работы с этим начальником у нас возникли трения. Очевидно, по информации начальника нашего УВСЧ о наших взаимоотношениях узнал начальник отдела политработы центрального Управления. Он сам знал нашего начальника, требовал от меня «тормозить его на крутых поворотах», но реальной поддержки в процессе работы не оказал.
    В августе 1985 года из Москвы приехала комиссия из трёх человек во главе с начальником управления кадров. Я был проинформирован, что приехали они по мою душу. Ребятишки задались целью меня сместить, а вместо меня поставить того капитана, замполита самого трудного полка. А тот, узнавши, что к чему, пришел ко мне и заявил, что он тут ни при чём, и моё место не займёт ни при каких обстоятельствах.
    Комиссия приступила к работе. На заслушивании в Управлении я доложил о, в целом,  успешном решении всех задач, стоящих перед подчинённым мне политсоставом частей и отряда. Об удовлетворительном состоянии воинской дисциплины и прочем. Выступивший начальник УВСЧ заявил об обратном,  и комиссия сделала первый вывод о том, что я не обеспечиваю свой участок работы. Окончательные выводы будут сделаны после проверки, заявил председатель комиссии.
    В результате проверки выяснилось, что все требования директив и приказов вышестоящего командования, наших собственных организующих документов командование и политаппарат димитровградского полка и ВСО выполняют очень даже успешно. Серьёзные замечания (не провалы) в политико-воспитательной работе имели место только в ульяновском полку, где замполитом  был капитан, которого начальник УВСЧ тащил к себе в замы. Возник конфуз. Москвичи стали делать ход конём назад. Плюс ко всему, в тот день пришел приказ командира 25525, которым нашему Управлению строительства и УВСЧ было присвоено второе классное место по Минсредмашу, а мне за хорошо поставленную политико-воспитательную работу была объявлена генералом Камышаном благодарность.
    На заседании комиссии по итогам её работы мне заявили, что, в целом, я успешно тяну свой участок работы. Но надо не останавливаться на достигнутом, больше помогать отстающим, укреплять авторитет начальника УВСЧ. Я заявил, что ухожу в запас. Встал и молча ушел из кабинета.
    Возможно, начальник отдела политработы центрального Управления решил в той ситуации меня поддержать, но поддержка, если и имела место,  была слишком уж запоздалой.
     На следующий день 1 сентября я подал рапорт об увольнении в запас по состоянию здоровья. Чувствовал я себя в той ситуации усталым, измотанным, нездоровым.
     О моём рапорте узнал мой московский начальник. При моём очередном докладе о положении дел он просил не пылить, бывает, мол, всякое и т. д. Но я настаивал на своём. Мой начальник Управления, очевидно, как следует, получил и искал мира со мной. Но я своей руки больше ему ни разу не подал и потребовал направить меня в госпиталь на обследование по случаю увольнения. Меня собирались направить в наш госпиталь в г. Протвино, но я, чувствуя, что не уволят, зашел к Виктору Павловичу Парыгину. В его Управлении был свой госпиталь. Виктор вызвал к себе начальника госпиталя, а тот был однокашником начальника медслужбы Приволжского военного округа. Прямо при нас начальник госпиталя позвонил своему другу, и тот велел дать мне направление в окружной госпиталь: «А  заболевание, чтобы уволиться,  мы ему нарисуем. Сложно, когда больные просят продлить службу, а это пустяки» - сказал генерал.
      Первого октября 1985 года  в генеральской палате окружного госпиталя в 6.00 я как всегда подскочил, словно по тревоге. Но, вспомнив, что я в окружном госпитале  успокоился. Одел халат и вышел  во дворик. Рядом к зданию примыкал сквер, а там…! Цвела красавица осень.       
     Осень в природе, которую я не заметил заваленный работой.  Я вернулся в палату, взял карандаш   и …
              
Осень
Листья на клёнах вмиг пожелтели.
Ярким всполохом рябина зажглась!
Тихая, скучная, без канители
Осень седая, откуда взялась?
Я не готов, чемодан не укладывал.
Ночью и днём всё о службе радел.
За суетой на виски не заглядывал,
Рвался вперёд, всё как лучше хотел.
И не заметил, как ты присоседилась.
Властно рукой за плечо обняла.
Я примирюсь - ни куда тут не денешься.
Вон и дуба слетает листва.
Только не думай седая, не радуйся.
Крылья свои я ещё не сложил.
Что же с того, что со службой расстанусь я     
Строй не покину, пока буду жив!
(01.10. 1985г. Самара)

        После десятидневного обследования мне выдали заключение «Не годен к службе в мирное, ограниченно годен в военное время».
        По приезду в Ульяновск, сдал копию заключения ВВК в канцелярию и стал ждать дембеля. Мой московский начальник позвонил, заявив, что понимает мою обиду, но надо всё забыть и служить дальше. Он предложил мне ехать на равнозначную должность в г. Шевченко. Я отказался.
Через две недели он предложил мне ехать в Навои. «Давай мы присвоим тебе полковника здесь, в Ульяновске и поедешь туда уже без всякого риска», - сказал он. Я отказался снова, настаивая на увольнении.
        В конце декабря мне предложили ещё и Кирово - Чепецкое Управление. Я отказался снова, заявив, что подобные решения я принимаю один раз. Другого моего решения не будет. Тогда, мой московский начальник предложил мне с первого января 1986 года взять очередной отпуск, отдохнуть, съездить в любой из предложенных городов, посмотреть, выбрать место и продолжить службу. От отпуска я не отказался, а вернувшись в середине февраля, потребовал увольнение. И тогда моим документам дали ход, а 19 марта я был исключен из списков части, хотя по положению с таким заключением ВВК меня должны были уволить в месячный срок.
          1 апреля я вышел на работу, ещё без паспорта гражданина СССР.  Шесть   интереснейших лет отработал преподавателем начальной военной подготовки в школе.  Но с  началом развала и хаоса, к тому же с приходом в школу директорствовать человека, подобного моему последнему начальнику в армии я из школы ушел.
         За время работы в школе опубликовал в местных областных изданиях несколько статей и басню о дури в организации допризывной  подготовки школьников. Дурь начиналась с программы, утверждённой главкомом Сухопутных войск. От нас военруков генерал армии Варенников требовал научить школьников борьбе с низколетящими целями, научить борьбе с танками противника… Я опубликовал по сему поводу статью «Где взять танк?».
       В 1990 году проходил всероссийский съезд учителей. Вначале собрания и конференции учителей проходили в районах, потом областях и далее в Союзе. На районной конференции я выступил с критикой НВП в школе и внёс предложение ликвидировать её в том виде, в каком она была или привести её хотя бы к здравому смыслу. Наша районная конференция моё предложение одобрила и внесла в проект решения Ульяновской областной конференции с предложением отменить НВП для  девочек, оставив им только медподготовку. К протоколу конференции приложили мою статью «Выше ногу, твёрже шаг!», в которой я писал, что из них юных и хрупких надо готовить будущих невест, жен и матерей, а мы, напялив мундир, командуем им «Выше ногу,  твёрже шаг!».
    Не могу утверждать, что пробилось именно моё предложение, но съезд учителей СССР принял решение ходатайствовать, а Министерство образования СССР  НВП для девочек в школах отменило.
     Как написал я 01.10.1985 года, что строй не покину пока буду жив, так не покидаю его и по сей день. Воюю с дураками, бьюсь за здравый смысл пером и словом. Я по прежнему в армейском строю, в который встал вместе с моими товарищами в 1958 году в НВТУ. Ниже, в следующей главе я хочу поведать о том, что сотворили нашей Родине военные строители средмашевцы, в том числе и мы выпускники НВТУ 1961 года.

Что, где и как  мы строили
    Вдали от железнодорожной магистрали, на берегу быстрой таёжной реки Кан, у самых Саянских гор раскинул первые свои улицы дивный городок. В то время в нём было только две улицы, которые можно было назвать улицами: Ленина - с одним рядом домов, второй её стороной была набережная реки Кан, и Комсомольская - тоже с одним рядом домов. Прямо за рекой начиналась тайга, а к шоссе Комсомольской  вплотную подступала высокая гора, поросшая густым лесом, который, видимо, и дал  подлинное название городу - Зеленогорск.
    База строительной индустрии располагалась сразу за КПП города, где службу несли вооруженные гражданские мужчины и женщины. Строившийся строго засекреченный завод располагался в десятках километров от города вниз по Кану. Его охраняли уже части внутренних войск.
    Тот таёжный городок и все его предприятия начинали строить наши доблестные воины - строители. В зимнюю стужу 1956 года рота капитана Ивана Порфирьевича Шадрина высадилась  с поезда на станции Заозёрная и  пешком направилась на место будущей стройки. Большие армейские палатки, продовольствие, инструмент и прочий скарб везли на четырёх подводах, выделенных властями посёлка Заозёрный по предписанию краевого Военного комиссариата.
   Дороги к месту будущей стройки не было. 40 километров пути шли от деревни к деревне по занесенным снегом просёлкам, помогая лошадям тащить тяжелые сани. Когда вошли в деревню Орловка, представитель строительного Управления, оно временно располагалось в станционном посёлке Заозёрный, вынул топографическую карту и компас, сориентировался на местности и сказал: «Вон на том пригорке будем рубить лес, и ставить палатки».
   К слову сказать, примерно также начинали строить объекты и заводы города  Красноярск -26 (подлинное наименование Железногорск),  города Томск-7 (Северск), Челябинск -40 (Озёрск), Арзамас -16 (Саров) и многих, многих других.
    Долгие годы всё, что касается создания ядерного оружия, где оно создавалось, кем и как, кто построил в отдалённых местах в рекордно короткие сроки десятки уникальнейших заводов и современных городов,  было глубокой тайной. И только в годы перестройки, когда, наконец, рассекретили чертежи винтовки Мосина, знаменитой нашей трёхлинейки, стали открыто говорить и писать и о нашей ядерной энергетике, а на картах появились неизвестные россиянам города рядом с заводами этой отрасли хозяйства.
   В конце шестидесятых мне, студенту исторического факультета Томского государственного университета заместитель начальника управления  «Химстрой» Л. В.Виноградский, предложил написать историю строительства «Сибхимкомбината» - этого уникального предприятия атомной энергетики. Мой научный руководитель согласовал с учёным советом университета тему закрытой дипломной работы. Но режимные органы города Северска работу нам над этой темой не разрешили.  Воспользовавшись распоряжением начальника Центрального управления войск министерства Среднего машиностроения генерал - майора И.Т.Камышана о написании исторических справок войсковых частей, в 1976 году я собрал некоторые материалы по данной тематике. Мной была написана историческая справка  войсковой части 11102, в которой в то время проходил службу. Не  оставлял я без внимания всего, что попадалось об истории наших частей и все последующие годы.
    В девяностые годы после отказа от надуманной секретности в  городах Средмаша стали публиковаться материалы по истории создания ядерного потенциала СССР. Сегодня в нашем распоряжении имеется обширная, пока ещё разрозненная по отдельным стройкам и необобщённая в масштабах хотя бы отрасли  литература. Многие издания страдают качеством написания из-за того, что работали над ними не профессиональные исследователи, а бывшие строители или специалисты построенных предприятий. Из-за имевшей многие годы строгой секретности в закрытых городах «Средмаша» отсутствовали периодические издания,  режимные органы запрещали гражданам бесконтрольно фотографировать. В конце шестидесятых для фотографирования культурно - массовых мероприятий на улицах Северска я получал у заместителя начальника управления «Химстрой» по режиму тов. Амамбаева С.А. специальное разрешение. Поэтому материалы по истории наших строек сегодня очень трудно собирать и систематизировать.
   Н, наконец, главное, из-за чего делается попытка кратко изложить основные моменты этой непростой, но очень важной страницы в истории нашего государства, это то, что многими авторами, писавшими истории строительства городов и комбинатов Средмаша, роль военных строителей в их создании явно занижена. Допускаются даже факты фальсификации отдельных этапов, особенно начальных, строительства многих объектов предприятий и городов.
        
   Фашистская Германия ещё в 1939 году предпринимала попытки создания атомной бомбы. Примерно в то же самое время подобные работы велись и в Великобритании. В сентябре 1941 года советская внешняя разведка доложила Сталину о ведущихся в Великобритании исследованиях по созданию атомного оружия. В начале 1942 года молодой учёный Г.Н. Флеров, а несколько позже и академик А.Ф. Иоффе обратились с письмами к Сталину о необходимости развёртывания атомной промышленности в СССР. И только после разгрома немцев под Сталинградом, когда несколько спало напряжение на фронтах, советское руководство принимает решение о ведении работ по созданию атомного оружия. 15 февраля 1943 Государственный комитет обороны принял решение о создании единого научного центра по разработке атомного оружия во главе с Игорем Васильевичем Курчатовым. Но в условиях войны возможности начать полномасштабные работы по созданию атомного оружия Советский Союз не имел. Сначала было принято решение провести геологоразведочные работы по поиску залежей урановых руд. Учёные же во главе с И.В. Курчатовым занялись теоретическими расчётами, лабораторными экспериментами,  разработкой технологии промышленного получения обогащённого урана.
    Руководство и координация всех этих работ была возложена на НКВД. Научные центры и лаборатории вели исследования, а Управление лагерей НКВД строило необходимые для этого объекты. По линии Совнаркома атомный проект курировал нарком химической промышленности М.Г. Первухин, а от НКВД – генерал А.П. Звенягин.
   Строительство предприятий атомной промышленности СССР началось с сооружения комбината «Маяк» в г. Озёрске Челябинской области. В мае 1944 года генерал А.Н. Комаровский был назначен начальником Главпромстроя НКВД СССР. До этого он руководил сооружением оборонительных укреплений на Сталинградском направлении, а после  Сталинградской битвы вместе со своими инженерами, техниками и  шестью тысячами рабочих был направлен на строительство   металлургического комбината по производству высокопрочных сталей в г. Челябинск.
   Главной задачей Главпромстроя с 1945 года становится сооружение предприятий атомной промышленности. Ещё до создания Главпромстроя генерал Комаровский получил задание подобрать площадку для строительства комбината по производству плутония. Будучи начальником Челябметаллургстроя, он хорошо знал Челябинскую область, и подходящую площадку специальная комиссия под его руководством  выбрала именно там.
     В 1944 году заканчивалось сооружение металлургического комбината в Челябинске. И коллективу Челябметаллургстроя поручают строительство плутониевого комбината. Условное наименование комбинат носил 817.    Из Челябинска на новостройку были направлены сотни инженеров, техников и квалифицированных рабочих.
    23 ноября 1945 года геодезисты забили первый колышек и начали съёмку местности, а геологи - исследования горных пород на берегу озера Иткуль в 160 километрах на север от Челябинска. Уже в январе 1946 года на выбранную площадку  прибывают 583-й и 584-й батальоны. С марта по май прибыли ещё 586-й, 587-й, 588-й и 585-й батальоны. Это были инженерные, дорожные, сапёрные подразделения сокращавшейся после войны армии. Поступали подразделения в распоряжение руководства МВД, начинавшего стройку. Воины начали рыть для себя землянки, строить дороги, заготавливать лес, строить всё необходимое для начала ведения строительных работ на площадке.
   Первые строительные батальоны состояли из солдат призывников последних военных призывов, которые или не попали на фронт, или воевали всего  несколько месяцев; солдат, служивших во время войны в тыловых частях, солдат, освобождённых из плена и не отслуживших четыре, положенных в то время, года. (Годы пребывания в плену в срок службы не засчитывались.) Эти парни уже прошли суровую школу испытаний в годы войны, были опытны, закалены невзгодами, к выполнению поставленных задач относились исключительно добросовестно. Возраст многих из них был далеко за тридцать. В 1945, 1946 и 1947 годах на стройку в Челябинскую область прибывали различные воинские части из Белорусского, Одесского, Уральского и других военных округов страны.
   Первыми начальниками строек атомной индустрии были прошедшие дорогами Великой Отечественной войны опытные генералы и старшие офицеры. В войну они строили оборонительные укрепления, дороги, мосты и другие объекты, нужные  воевавшей многомиллионной армии. Нашими стройками, кроме уже вышеназванных, руководили генералы: Царевский М.М.,  Штефан П.Т., Журавлёв М.И., Шевляков И.И., Курганов и другие. Первым начальником Димитровградского управления строительства был генерал - майор Семён Николаевич Бурдаков. При Управлении  строек были политотделы, которые и руководили воинскими частями непосредственно. В 1947 году воинские части строительных управлений объединяются в Управления военно-строительных частей.
   Кроме военных строителей на сооружении комбината 817 работали заключённые лагерей, мужчины, мобилизованные в годы войны в трудовые армии, спецпереселенцы,  «указники», выпускники различных учебных заведений страны, разного рода специалисты, направленные  с других строек.
    19 июня 1948 года комплекс объектов завода 817 приступил к работе по выработке плутония для первой советской атомной бомбы. К тому времени руководству страны стало ясно, что для вооружения армии, авиации и флота  ядерным оружием подобных комплексов нужно строить много и они должны быть рассредоточены  на большие расстояния. На той же площадке Челябинской области уже велось строительство ещё двух комплексов и принимается решение о строительстве подобных комбинатов  в других регионах страны.   Сотни инженеров и техников, офицеров и целые воинские коллективы, построившие комбинат 817, были направлены на другие подобные стройки в Свердловскую, Томскую области, в Красноярский край и другие регионы.
   Для руководства  стройками и развития атомной энергетики страны 25 сентября 1948 года Указом Верховного совета СССР создаётся министерство Среднего машиностроения. В это министерство передаются все строившиеся предприятия, строительные, научно исследовательские учреждения ядерной энергетики.   Министерством Обороны  прикомандировываются в Минсредмаш и все военно-строительные части, занятые на сооружении предприятий атомной энергетики. Из состава МГБ туда же передаются и управления лагерей.
    Александра Васильевна Карелова, в девичестве Сафронова, родилась  в  селе Архангельском Чердаклинского района, ещё в том, что ныне на дне Волжского водохранилища, Ульяновской области.  В 1950 году она окончила Астраханский медицинский институт. После выпускных экзаменов в институте появился сотрудник МГБ, который отобрал нескольких выпускников ребят и девушек, и они были направлены на стройку в г. Томск-7.  По прибытии на стройку Саша явилась в политотдел  и получила направление на работу врачом лагерного госпиталя. В огромных лагерях отбывали наказание мужчины и женщины вместе. Жили они, естественно, в разных бараках, но контакты между заключёнными лагерей, очевидно, были самые тесные, так как при каждом исправительном учреждении был и дом младенца. Заведующей  таким домом ребёнка  одно время и была хирург Александра Васильевна. Численность ребятишек в её доме ребёнка доходила до трёх сотен.
    Как видим, реорганизация структурных подразделений «Средмаша» проходила не одномоментно. В Томске-7 до 1950 года ещё сохранялся политотдел при управлении строительства.
    После смерти Сталина в 1953 году все лагеря политических заключенных ликвидировали, очень много осужденных по уголовным статьям амнистировали. А вместо них с разных концов страны стали прибывать на стройку воинские части, солдаты которых и становились строителями. Самой крупной воинской частью Томска-7 была бригада в/ч 11102. Прибыла она воинскими эшелонами с оружием и боевой техникой с Дальнего востока, где в 1945 году принимала участие в разгроме Квантунской армии Японии. Одно время в бригаде было 32 строительных отряда, каждый из которых насчитывал до тысячи человек.
   Участник Великой Отечественной войны, бравый артиллерист Василий Потапович Карелов, ныне полковник в отставке, прибыл в Томск-7 после расформирования механизированной дивизии. Штаб дивизии находился в г. Уссурийске.  Артиллерийский полк, в котором служил Василий Потапович, дислоцировался  в селе Раздольное под Уссурийском. В 1953 году дивизию спешно расформировали. Часть офицеров  демобилизовали, а часть  направили в распоряжение начальника управления «Химстрой» г. Томск – 7 и на другие подобные стройки.  Туда же эшелонами были отправлены и все солдаты дивизии, срок службы у которых ещё не закончился. В Томске-7 Василий Потапович поступил в распоряжение начальника Управления военно-строительных частей (УВСЧ). Начальником Управления войск был полковник МВД. Все военно-строительные части подчинялись Министерству внутренних дел. Командование знало о неприязненном отношении офицеров, прибывающих из боевых частей, к офицерам МВД. А тут получилось так, что офицеры боевых частей попадали под командование «краснопогонников». (Так офицеры МО именовали офицеров войск МВД). Поэтому зачисляли в состав войск МВД вновь прибывающих офицеров в тайне от них. После того, как вновь прибывшие офицеры немного освоились на новом месте и разобрались в ситуации, они стали протестовать против их зачисления в МВД,  отказываться одевать погоны и форму МВД. Ещё более неприязненные отношения были  между солдатами войск МВД и солдатами, прибывавшими из частей МО. В начале 1954 года между солдатами, прибывшими из боевых частей МО, и солдатами, проходившими службу в  МВД, возникла серьёзная потасовка. Командованию УВСЧ пришлось принять серьёзные меры, чтобы остановить мордобой и разрядить ситуацию. Видимо, случившаяся массовая драка сыграла не последнюю роль в переводе всех военно-строительных частей и офицеров, в первую очередь, в МО. Части МВД с тех пор занялись только охраной города и строившихся объектов.
    В Томске-7 наш герой артиллерист и  симпатичная врач Сашенька Сафронова, познакомились, сыграли свадьбу и по сей день живут  в мире и согласии. В настоящее время проживают они в г. Ульяновске.
    В городе Северске с конца 60-х и до начала 80-х мне много пришлось поработать на строительстве градирен 5-го объекта, на реконструкции второго здания Первого объекта, Северной нитки 25-го объекта. Я и сегодня не знаю подлинные наименования этих заводов и поэтому называю их именами условными, хотя во время службы в г. Северске имел  допуск к документам, содержащим государственную тайну. Наши города были огорожены колючей проволокой с контрольно-следовой полосой, с вышками и солдатами часовыми на них. Город Томск-7 и его объекты охраняла целая дивизия МВД. Строившихся нами городов не было на географических картах, нам строго запрещалось рассказывать об их существовании посторонним. К нам в гости не могли приехать друзья и родственники. Моей маме пропуск на постоянное проживание в моей семье я оформлял несколько месяцев. Бедная старушка долго переживала, боясь, как бы не разгласить государственную тайну, за которую  с неё взяли подписку. Она не могла взять в толк, что же она не должна никому рассказывать, ведь никакой тайны она так и не знала, прожив 16 лет в городе Северске.    Первые строители  Томска-7, из города могли выехать только по специальному разрешению органов, многим не разрешали привозить семьи. Ни о каких родственниках и гостях речи, естественно, никто и не вёл.    А в начале девяностых по первому каналу телевидения я увидел репортаж из города Северск. Бывший первый секретарь горкома комсомола, к тому времени директор первого объекта, Валерий Никитич Мещеряков на всю страну поведал о том, что стоит он на крышке первого за Уралом атомного реактора. «Реактор полностью выработал свой ресурс и вот сейчас он будет навсегда остановлен» - сказал Валерий, подошел к пульту управления и нажал кнопку. То было первое здание завода, а рядом с ним почти на километр протянулось второе здание, которое мы когда-то спешно вводили в строй после длительной реконструкции.
   За годы службы мне много раз приходилось бывать в служебных командировках на многих наших стройках. Когда я побывал на объектах Красноярска – 26, Ангарска, Подмосковья, Новосибирска, был поражен масштабами сделанного нашими частями, моими сокурсниками и однополчанами.
   В Москве проживает Борис Михайлович Максимов. С ним мы вместе  оканчивали  наше училище в Новосибирске, потом служили в одном полку в Зеленогорске. В начале 60-х СССР серьёзно отставал от вероятного противника по сооружению шахтных ракетных комплексов. В наших Управлениях войск было сформировано несколько отрядов. Им  поставили задачу помочь достроить объекты в бескрайних степях Казахстана. И боевые позиции ракетных комплексов были построены. Ракеты встали на боевое дежурство в срок. Солдаты разъехались по домам, а офицеры средмашевцы продолжили службу в строительных частях МО.  Через пустыни Кызылкум и Каракум они протянули газопровод Бухара - Урал. Строили  испытательные полигоны на Новой земле и в Семипалатинске, принимали участие в сооружении пусковых комплексов в Плесецке, работали на многих других важнейших стройках МО и народного хозяйства СССР.
    На сооружении автозавода в Тольятти многие годы работали военные строители 26 УВСО МО. После завершения стройки в Тольятти это управление отрядов было передислоцировано в г. Ульяновск. Многие годы им  командовал мой однокашник, окончивший училище в 1960 году, ныне покойный полковник Виктор Павлович Парыгин. Сейчас в бывшем городке 26 УВСО размещается 31-я Десантно-штурмовая бригада.
    С участием военных строителей средмашевцев в Казахстане на безлюдном когда-то полуострове Мангышлак стоит прекрасный город Актау (С начала строительства и до распада СССР - Шевченко) с уникальными промышленными предприятиями. Много лет этой стройке отдал мой однополчанин, ныне проживающий в Заволжском районе Ульяновска, полковник Калинин Алексей Николаевич. После училища, лейтенантом там начинал службу и мой однокашник по училищу Борис Михайлович Платов. Мы  в училище были с ним в одном курсантском отделении. Кстати, с Калининым Алексеем Николаевичем они служили в одном полку. Боря лейтенантом, а Алексей Николаевич капитаном командовали в одном полку ротами. Платов первой автомобильной, а Алексей Николаевич третьей. Этой стройке мой однокашник отдал двадцать лет службы. Прошел должности: зам командира роты, командир роты, зам. Начальника штаба полка по производству, заместитель командира полка по производству, заместитель начальника УВСЧ по производству. Закончил там службу в звании полковник. На его глазах, с его личным и непосредственным участием были построены: Прикаспийский горно-металлургический комбинат, два завода серной кислоты мощностью по 75 тыс. тонн каждый, завод по производству редкоземельных элементов, обогатительная фабрика, азотно-туковый завод, Завод полистирольных материалов и первый в мире реактор на быстрых нейтронах с двумя заводами дистиллированной воды, которую смешивают с солёной водой, добываемой из подземных источников, и подают населению. В Читинской области в короткие сроки появился г. Краснокаменск с уникальным Горно-обогатительным комбинатом. На берегу Балтики легли улицы красивого города Ломоносов, и даёт электроэнергию Ленинградская АЭС. В г. Протвино Московской области работает ускоритель заряженных частиц, с помощью которого советские учёные на много лет опередили всех зарубежных в исследованиях ядра атома. Прекрасны и  города: Обнинск  в Калужской,  Дубна  в Московской,  Озёрск - в Челябинской областях, Железногорск и Зеленогорск в Красноярском крае, и  многие другие в областях и республиках необъятной России и  бывшего СССР. И на всех этих стройках служили мои друзья и товарищи выпускники 1961года. Кто из моих однокашников, где и что строил подробнее  описано в предыдущих воспоминаниях настоящего сборника.

Как и в каких условиях строили

    Когда начинали строить предприятия Зеленогорска, строители уже имели в своём распоряжении мощную строительную технику: бульдозеры и экскаваторы, краны и мощные грузовики. Строительные площадки во многом представляли собой площадки монтажные, потому как колонны, ригели, стеновые панели, плиты перекрытия, вся столярка, вентиляция и прочие конструкции зданий,  изготавливались в специализированных цехах предприятий строительной индустрии. И, тем не менее, все мы испытывали колоссальные трудности по сооружению и вводу в строй огромных цехов. Не хватало машин и механизмов, не хватало рабочих рук. А нужно было спешить - вводить и вводить в строй цеха, предприятия. Работы часто велись круглосуточно. Помню, однажды на совещании начальник стройки генерал  Курганов  сказал: «Товарищи, мы отстаём. Американцы уже имеют изделие, а мы ещё не закончили строить цех, который будет изготавливать подобное». На строительство того цеха из нашего автомобильного отряда было выделено 30 самосвалов. Велась отсыпка грунта на коммуникационном канале. Шестьдесят солдат водителей работали по 12 часов в сутки. На объект их привозили и увозили автобусом. Специально оборудованный грузовик привозил обед, завтрак и ужин. Горючим заправлялись самосвалы тоже на объекте. Новые автомобили круглосуточный темп работы не выдерживали, часто ломались. Их цеплял тягач и тащил ремонтироваться на автобазу, оттуда тут же пригоняли другой на замену.    А солдаты  работали, на трудности не жаловались. Все понимали важность строившегося завода, срабатывало чувство ответственности. Работали из последних сил. Однажды один солдат водитель так устал, что больше не мог работать. Он положил голову на баранку руля и сказал мне, старшему на смене: «Всё, товарищ лейтенант, я больше не могу». Я подвинул его на место пассажира,  сел за руль сам. Солдат тут же и уснул.
  Два бульдозера таскали каменистый грунт в огромные кучи. Меж этих куч, словно туннель, в глубоком снегу была проложена дорога. Экскаваторы кубовыми ковшами черпали из куч грунт и сыпали в кузова медленно двигавшихся самосвалов. Вот мой самосвал полностью загрузили, я прибавил газу и переключил передачу. Через минуту машину сильно тряхнуло, она рванула вперёд и  чуть не врезалась в задний борт впереди идущего грузовика. Я ещё не понял, что произошло, но с ужасом увидел бегущего ко мне  генерала Курганова. Генерал что-то кричал, сотрясая воздух своей тяжелой тростью. Как оказалось, спавший водитель моего самосвала сполз с сидения и коленом левой ноги упёрся в рычаг подъёмника кузова. Переключая передачу, я выжал сцепление. Нажатый спящим солдатом рычаг подъёмника, переместился вперёд, кузов самосвала поднялся, горная порода высыпалась, перекрыв узкую дорогу. Движение самосвалов и вся работа остановилась. Стоявший на сугробе и наблюдавший за ходом работы начальник стройки увидел остановку и поспешил к месту происшествия. Перепуганный, я открыл дверь кабины, взобрался на сугроб и замер в стойке «смирно». Генерал, не ожидая увидеть за рулём самосвала офицера, в метре от меня  остановился. После короткого гневного взгляда на меня заглянул в кабину. Увидев спящего солдата,  сказал:
   - Почему не заменили?
   - Некем, товарищ генерал - майор. Заменил сам, - ответил я.
    Генерал тяжело вздохнул, левой рукой поправил папаху, маленьким, аккуратным сапожком из лосиного меха пнул ком снега и пошел к своей единственной в городе «Волге».
    Через несколько лет уже в г. Северске мы тоже штурмовали пуск в эксплуатацию одного цеха. Южная его нитка была сдана в эксплуатацию давно, а Северная до поры была законсервирована. Отношения между СССР и США опять до предела обострились, потребовалось увеличение объёмов продукции строившихся нами объектов. Недостроенный цех срочно расконсервировали и начали спешно достраивать. Все офицеры полков, работавших на том объекте, и все мы офицеры штаба Управления войск ежедневно пребывали на той площадке. Работы велись круглосуточно, без выходных, с продлённым рабочим днём. За нами офицерами были закреплены конкретные участки работ. Мы контролировали поставку раствора, бетона, кирпича, пиломатериала и других стройматериалов, помогали ИТР в организации труда наших воинов.
   Однажды мне надо было пройти на незнакомый  участок, подменить офицера, который убыл в командировку. Я не единожды просматривал чертежи того здания и поэтому не взял, как полагалось по инструкции, сопровождающего. Был уверен, что сам найду нужный участок. Когда спустился на минус шестнадцать, там никого не оказалось. По узкому бетонному коридору я прошел в одну, потом в другую сторону, обошел  несколько боковых коридоров и решил выбираться обратно. Стал искать лестничный пролёт, по которому спустился, но его нигде не было. Меня охватил страх, я шел и шел по бесконечному коридору в надежде куда -  нибудь выйти. Несколько раз останавливался, затаив дыхание, прислушивался в надежде услышать голоса людей или шум  работавших механизмов. Но тщетно. Стояла жуткая тишина, хотя на объекте работало два полка солдат и несколько сотен гражданских специалистов. Коридор, освещаемый тусклыми фонарями в защитных колпаках, то расширялся, то сужался. Наконец стали появляться проёмы, замурованные толстыми, как в бомбоубежищах да в хранилищах банков, толстыми бронированными дверями. Стали появляться предупредительные знаки об опасности пребывания людей без защитных средств. Я уже решил поворачивать в обратную сторону, когда увидел в боковом проёме уходящую вверх металлическую лестницу и услышал где-то наверху голоса людей.  Я вихрем понёсся вверх по гулким ступеням. Пробежал один этаж, второй и увидел небольшой зал и работавших в нём  мужчин. Они укладывали на пол глазурованную керамическую плитку.
    - А как вы здесь оказались? - почти в один голос спросили меня удивлённые мужчины.
    - Я шел на ось … минус…, но не нашел, заблудился и вот иду обратно.
    - Мы не знаем где это. Можем вывести вас в цех  …, если у вас есть пропуск.
    -  Я входил там, где пропуск не требуется. Вы проводите меня до часового, а там я свяжусь с начальником участка, и меня выведут.
       Высокий, пожилой мужчина отложил в сторону киянку, которой простукивал, выравнивая свежеуложенную плитку,  открыл боковую дверь и, пригласив меня следовать за ним, стал подниматься вверх по широкому лестничному маршу. Миновав пять или шесть этажей, мы оказались перед  проходной, перегородившей отделанный в светлые тона, ярко освещённый коридор. Рослый солдат подскочил со стула, приветствуя меня, выслушал моего проводника и стал звонить по телефону, вызывая на пост начальника караула. На моё счастье пришел знакомый мне старший лейтенант, который, посмеявшись, вывел меня на центральную проходную завода и, пожелав больше не блудить, отпустил  на все четыре стороны.
    Очень часто я  вспоминаю то моё путешествие. Сослуживцы, подчинённый мне прапорщик Саша Лобанов много рассказывали, как в конце сороковых, начале пятидесятых строился тот и другие, подобные ему объекты Сибирского химического комбината. По настоящему представить себе объёмы и сложность работ по строительству того комбината я смог только после моего случайного   путешествия по одному из его заводов.
    Начинали строить Сибирский химический комбинат  в конце сороковых. Работали на стройке военные строители и заключённые. Сначала солдат строителей на  стройке под г. Томском было мало. Занимались они строительством жилья для ИТР и специалистов комбината, несли караульную службу, работали на предприятиях, обслуживавших стройку. Основные строительные работы  вели заключённые. В городе было несколько лагерей заключённых по политическим  и  уголовным статьям.  Огромные котлованы рыли вручную. Грунт, да и все строительные материалы, перевозили, в основном, гужевым транспортом. В составе управления Химстрой было два полка, которые занимались перевозками грузов на лошадях. На стройке в первые годы, практически, не было ни экскаваторов, ни подъёмных кранов. Даже на строительстве первого промышленного реактора на комбинате 817 работало всего четыре экскаватора устаревшей конструкции. Мёрзлый и скальный грунт дробили кирками, ломами, взрывом. Тяжелые грузы поднимали ручными, кое-где электрическими лебёдками, или полуручными кранами. На вращающейся вручную платформе крепилась стрела с блоком на конце. В центре платформы стояла ручная, иногда электрическая лебёдка, которой  тросом поднимали грузы. При помощи таких механизмов вынимали из огромных котлованов  грунт,  опускали туда строительные материалы. Стены и перекрытия зданий  возводились из кирпича и монолитного бетона.
   Отец Саши Лобанова перед войной служил пограничником на границе с Польшей. В первые же часы начавшейся войны членов семей пограничников на автомашинах вывезли на железнодорожную станцию, посадили в эшелон и отправили в тыл. Ехать поездом долго не пришлось – налетели немецкие самолёты и поезд разбомбили. Мама во время  налёта погибла. Саша, его старшая сестрёнка и младший братишка остались одни. Их вывезли в какую-то деревню в Тульской области. В детском доме Тулы Саша окончил семь классов, потом его направили в ФЗО,  по окончании направили в Казахстан поднимать целину, а оттуда призвали в ряды Советской Армии. Так он оказался на строительстве Сибирского химического комбината. После срочной службы остался работать вольнонаёмным рабочим бригадиром. «Работали, - как он рассказывал, - всё светлое время суток. Основным инструментом была лопата, кирка или лом. Питание было скудным. Но заработки были неплохие». С введением института прапорщиков Александр Иванович заключил в УВСЧ договор, окончил Новосибирскую школу прапорщиков. Дослуживал до пенсии под моим началом в скромной должности начальника клуба полка.
   За годы войны наши строители научились строить сложнейшие объекты в рекордно короткие сроки и качественно. Очень большим тормозом строительства до шестидесятых годов было отставание в проектировании зданий и сооружений. Многие объекты часто начинали строить без проекта и каких-либо чертежей. Например, постановление Совета Министров СССР о строительстве первого плутониевого завода в стране было принято 1 декабря 1945 года. К лету 1946 в районе озера Кызылташ Челябинской области уже было сосредоточено около 15 тысяч рабочих и специалистов, готовых приступить к строительству. А окончательное решение по вертикальной схеме размещения будущего реактора было принято учёными лишь 8 июля 1946 года. Только после этого проектировщики смогли приступить к разработке проекта. Но строительное управление 859 приступило к ведению подготовительных работ. На стройку для работ в скальном грунте доставили всего два компрессора.
   Только к началу октября 1946 года была получена разрозненная проектная документация на ряд зданий. На здание атомного реактора был получен проект на рытьё котлована глубиной в 10 метров. В середине октября пришли новые чертежи на котлован под тот же реактор. Теперь глубина котлована должна быть 24 метра. А в середине декабря поступают чертежи котлована уже глубиной в 43 метра. Но котлован должен быть сдан под бетонирование к концу 1946 года! В сроки, естественно, строители не уложились. Начали бетонирование котлована только в начале мая 1947 года. Точно также без технической документации 15 января 1947 года на той же площадке начали готовить котлован под радиохимический завод.
   И избавиться от этого было невозможно. Ведь только-только создавалась совершенно новая отрасль. Учёные физики и химики непрерывно вели исследования, делали одно открытие за другим, а проектировщики вносили и вносили изменения в технологию получения высокообогащённого урана. Бывало, мы в спешном порядке готовим объект к сдаче в эксплуатацию, ждём приёмочную комиссию из Москвы. Но поступает приказ отделочные работы остановить, стены и кровлю здания осей… разобрать, приступить к долбёжке монолитных  коммуникаций нулевого цикла – пришли новые чертежи.
   В городе Тольятти проживает Вадим Васильевич Фадеев. В начале шестидесятых он руководил группой высококлассных специалистов комбината в г. Красноярск – 45 (Зеленогорск). Группа Вадима Фадеева принимала от монтажников оборудование строившихся цехов, запускала его и передавала эксплуатационникам.
   Однажды Вадим, изучая проектную документацию строившегося огромного цеха, который ему предстояло принимать, нашел массу недостатков  в схеме энергообеспечения. Возвращаясь с работы, он зашел ко мне и предложил вместе помозговать над упрощением системы энергообеспечения здания. Я ничего не понимал в энергетике, и моя роль сводилась к консультированию новатора по части изменений строительных чертежей. На листе ватмана по памяти Вадим набросал схему здания, отметил места расположения трансформаторов, силовых шкафов,  машин и механизмов, как было в проекте. Потом взял другой лист ватмана и стал чертить свою, более простую и надёжную схему их размещения. На следующий день Вадим принёс с работы тетрадку с таблицами каких-то цифр. Я попросил у строителей и принёс  арифмометр. Несколько вечеров допоздна мы с ним сидели в «тёщиной комнате»  трёхкомнатной квартиры, его домашнем кабинете, и считали, считали. Вадим называл мне числа, а я на логарифмической линейке или на арифмометре их складывал, делил, умножал. Когда мы закончили расчёты, Вадим дал строителям новую схему энергоснабжения здания. Строители до того привыкли к постоянным изменениям чертежей, что без проблем и положенных формальностей выполнили все работы по его схеме. Когда началась работа госкомиссии по приёмке строительной части здания, отклонение от проекта было обнаружено. Вадим от работы был немедленно отстранён. Из Москвы срочно приехала группа проектировщиков энергетики цеха, и началось расследование. С Вадимом беседовали работники прокуратуры и сотрудники Комитета госбезопасности, он писал бесконечные объяснительные по поводу самоуправства, готовился к самому худшему. Все специалисты завода, некоторые члены приёмочной комиссии признавали правильность внесенных изменений, огромную экономию средств, материальных ресурсов, трудозатрат и большую надёжность смонтированной энергосистемы в сравнении с тем, как было запроектировано. Только под давлением того, что цех надо было срочно вводить в эксплуатацию и докладывать в ЦК КПСС о вводе в строй объекта,  проектировщики энергетики  признали правильность Вадькиной рационализации и утвердили новую схему энергоснабжения цеха.
   Правительственную награду Вадиму москвичи не пропустили, но директор комбината выписал ему денежную премию в 1500 рублей. Чертежи энергообеспечения следующего цеха пришли уже с наличием и учётом Вадькиных новаций. На премию он купил дорогущую по тем временам шубу жене, кое-что из мебели, отремонтировал квартиру. По ходу ремонта квартиры его жена Людмила, работавшая в  возглавляемом мною комитете комсомола полка завсектором учёта, настояла на ликвидации в спальне кладовой – нашего с Вадимом кабинета. Сколько бессонных ночей мы там провели! Сколько разного рода тем и фантастических проектов обсудили два друга-романтика!
    На те премиальные мы с Вадимом и Людмилой ещё как следует и гульнули.
   На строительстве комплекса зданий «Б» в городе Озёрске в начале декабря 1948 года приёмочная комиссия проверила все сооружения комплекса. Приёмщики не обнаружили ни единой недоделки и готовы были подписать акт приёмки. Но тут поднялся начальник охраны объекта и спросил: «Предусмотрена ли проектом охрана предприятия?» Члены комиссии были шокированы. Проектом не было предусмотрено, а следовательно, и не было построено здание проходной, караульные и другие необходимые помещения. В спешке забыли. Комиссия отказалась подписывать акт приёмки объекта. Но утром следующего дня начальник строительства генерал М.М. Царевский собрал членов комиссии, посадил их в автобус и повёз на сдаточный объект. Автобус остановился перед ярко окрашенными воротами и зданием проходной… Акт приёмки объекта тут же и был подписан.
                                        
                                                         
Краткое послесловие
     Идут года. Более полувека назад мы юные ребята учились строить и воевать, дружили, любили, осваивали азы офицерской службы, работали, отдавая все свои силы и здоровье делу выполнения поставленных перед нашими войсками важных задач укрепления обороноспособности нашей Родины. Сегодня нам уже  всем за семьдесят, многие, очень многие наши друзья-товарищи ушли в мир иной. Вечная им память! Постепенно вслед за ними покинем этот мир и все мы, ныне здравствующие. Но наша жизнь, наш приход в этот мир был не напрасным, мы после себя оставили на нашей российской земле очень заметный след. Построенное нами ещё долго будет служить нашему народу, нашим детям и внукам. И мы имеем право сполна этим гордиться.
   В эти годы все мы выпускники НВТУ 1961 года отмечаем 50- летие окончания нашего училища и свои семидесятилетние юбилеи. Последнее событие в жизни каждого из нас очень волнительно. Я понял  из  писем моих однокурсников Б. Максимову, что подобные моим, чувства пережили все они.
     Через несколько дней после своего семидесятилетия в моей взбудораженной голове родились несколько строчек, которыми я и хочу поделиться с моими товарищами…
                                                                          *
Завалило сегодня снегами,
Не проехать с утра, не пройти.
А меня закидало годами -
В мою юность уже не войти.
Она, кажется, здесь, где-то рядом.
Оглянись, развернись и беги….
Но, мираж остаётся обманом,
Не вернуться туда хоть кричи.
Уж и мама моя на погосте,
А друзей! Их крестов там не счесть.
Да и я  здесь, практически, гостем,                                              
Мало дней у меня уже есть.
О дороге своей не жалею,
И иная судьба не по мне.
До конца проскакать бы жокеем
На   буланом колхозном коне.
                                    Дек. 2009 г.